– Да, права в машине. Шнайдер Роберт Николаевич, прописка местная. Надо сообщить родственникам, я не нашла его телефон, машина почти полностью сгорела. Хорошо, водитель КАМАЗа оказался проворным мужиком и вытащил его. Еще бы минута и… Мужчина, вы меня слышите? Вы попали в аварию. Мы сейчас вас повезем в больницу.
– Зо… Зо…
– Скажите адрес, мы сообщим вашим близким о происшествии.
– У… У Шариповых. Кафе на берегу. Моя мама… хозяйка…
Глава 39.
Роберт.
Даже не знаю, что чувствовать лучше – оглушительную вину и сердечную муку или физическую боль? Я весь превращаюсь в воспаленный нерв. Кажется, болит все – голова, тело, нутро… Единственное, чего я не ощущаю – ног…
– До… Доктор…
Машина летит по серпантину, разрывая вечерний воздух звуком сирены. Врач внимательно следит за показателями на приборах, а потом переводит взгляд на меня.
– Лежите спокойно. Скоро приедем. Вам надо себя поберечь – молчать и спокойно дышать. Хорошо, что обошлись без аппарата ИВЛ.
– Я… Я ног не чувствую.
– Сломан позвоночник. Потерпите, врачи сделают все возможное. Мы уже связались с вашими родителями.
– Позвоните еще раз, прошу вас. Скажите, чтобы не сообщали Зое, моей жене…
Каждое слово дается тяжело. Кажется, чтобы его вымолвить, приходится прикладывать нечеловеческие усилия. Лоб покрывается потом, перед глазами пляшут черные мушки, язык заплетается…
– Соня, чего он там у тебя бормочет? – слышится мужской голос – очевидно, водителя.
– Боюсь загружать седативными. Сердце еле запустили… Потерпите, молодой человек, скоро вам помогут. Потерпите…
Наверное, я теряю сознание… Или чертовы седативные начинают действовать. Просыпаюсь в ярко-освещенном помещении. Свет вызывает боль и слезотечение, а склоненные надо мной лица врачей – страх…
– Ему надо подписать согласие на оперативное вмешательство, – говорит один.
– Федорович, ты с ума сошел. Он тяжелый, начинаем операцию по жизненным показаниям. Готовьте операционную.
Раскрываю пересохшие губы, чтобы ответить, но из груди вырывается лишь слабый стон. Я слышу вас, черт побери!
– Мммм…
– Мы вас сейчас прооперируем. Не говорите, берегите силы. Все будет хорошо. Ваши родители уже сюда едут…
Светильники, чужие лица, белые бесконечные коридоры сливаются в неразличимую массу… Меня перемещают на каталке в операционную. А потом наступает темнота…
– Ох, Коля… Робушка наш, сыночек любимый и единственный. Как же так? Господи…
Вздрагиваю от голоса мамы и с трудом разлепляю глаза. Все те же больничные потолки, но, судя по запаху и звукам, доносящимся из открытого окна, я в палате.
– Ма… Ма…
– Коля! Он пришел в себя! Слава богу, маленький мой, сыночек.
– Мам, не… говорите… Зое. Ей нельзя… Ей не нужен… Я…
– Сын, крепись, родной. Выжил, слава богу, остальное… Все наладится.
Кровать прогибается под тяжестью отца. Он с трудом скрывает слезы, берет мою слабую кисть в свои большие горячие ладони и смотрит с искренней нежностью.
– Если бы мы только знали, что все так обернется… – дрогнувшим голосом говорит папа. – Черт дернул Гаяну говорить Зоеньке о втором малыше. Не рожайте, да не рожайте… Может, она бы сказала нам, если…
– Пап, не надо. Я сам… напортачил. Не говорите Зое, она уехала. Пусть спокойно живет, ей не нужен муж инвалид.
– Что ты говоришь такие глупости, Роба? – нарочито спокойно протягивает мама. – Ты будешь ходить. Пошевели пальчиками. Ну, попробуй-ка.
– Гаяна, прекрати, – вступается папа. – Реабилитация долгая. И, да… мы ничего Зое не сказали, но это пока.
Пока… Если с нашим малышом что-то случится, никогда себе этого не прощу… И, как правильно поступить не знаю… Сказать ей и привязать к себе чувством вины? Какой теперь из меня кормилец? И плечо у меня не крепкое, а слабое и поломанное. Но страшнее всего ощущение беспомощности, что вызывает паралич. Я чувствую только очень сильное давление на ноги. Касание, легкое покалывание или поглаживание – нет… А уж о подвижности молчу. Зачем Зое такой овощ? Мама настаивает на своем пребывании в больнице. Договаривается с врачом и занимает соседнюю койку. Интересно, Никита уже знает? А Рихард? А сотрудники моего ресторана?
Я закрываю глаза и как наяву вижу картинку: несущийся по серпантину КАМАз, водитель, машущий руками, слышу скрежет металла и собственный крик…
Издаю мучительный стон и тотчас чувствую на лице заботливые руки мамы… Она не отходит от меня ни на шаг – стирает со лба липкий пот и массажирует тяжелые, неподвижные как бревна, ноги.