Когда путникам до избушки оставалось совсем не много, с получасу ходьбы, Макару в ноздри ударил запах. Такой яркий, родной, тёплый, такой сладкий, такой любимый. Из тысячи узнал бы его. Из миллиона запахов только его бы в себя вобрал и дышал бы только им.
Так Беляна пахнет. Его Беляна. Несколько лет он не видел её, не чувствовал, а сейчас всё разом накатило на него, и желание, и ревность, и любовь, и отчаяние. Как заново все эти годы переживал.
Когда-то Макар так же пах, но нет теперь на нем этого запаха, ни крупинки не осталось. На другом теперь этот дурманивший запах. Он то и нёс его на себе сейчас к Макару.
Сила колыхнулась, заворочалась. Всё внутри завибрировало, заклокотало, точно вулкан просыпаться стал. В грудине зажгло. Макар всю волю свою призвал, держал Силу, успокаивал. А она не унималась, точно своё почувствовала. Своё — родное. Ревностно вздыхала запах Беляны с другого и отчаянно рвалась, билась.
Макар почувствовал, как Волк заволновался, рядом кругами во круг избы заходил.
И вдруг стихло всё. Даже сердце не стукнуло, даже печь замерла.
Тишина, звенящая тишина.
А потом, сметая всё, от куда-то из глубины, мощным потоком, хлынула Сила. Прошла через него, разрывая путы и выплеснулась наружу, готовая разнести, затопить и разрушить всё вокруг.
Окна завибрировали, зазвенело все в избе, забилось. Серая дымка окутала всё, стол, лавки, печь. Они затрещали, под её тяжестью, застонали. Печь завыла, загудела. Огонь бешено бился о стенки и заслонку, ища путь на выход.
Макар стоял посреди всего этого безумия с огромными желтыми глазами. Его трясло. Сила толкала его в спину, заставляла сделать шаг, ещё один, ещё, ещё. Только одно желание било внутри, било снаружи. "Бороться за свою женщину! Вернуть!" А чтобы это сделать надо убрать Мирослава. Вот это и желала сейчас Сила, только это сейчас было важным, жизненно важным.
Сила полностью вошла в Макара, вся без остатка вернулась в его тело и толкнула его из избы. Не оглядываясь, не разбирая дороги бросился он, к идущим людям.
За секунду до удара, Макар заметил смазанную серую тень, слева от себя. Волк прыгнул на человека, обрушивая на него всю свою мощь.
Макар замер, а Волк уверенно держал его лапами, вдавливая в снег. Утробно рычал, не отрываясь смотря.
Макар не раздумывая ударил Силой. Ему некогда было сопротивляться и скидывать с себя Волка, ему во что бы то ни стало надо было добраться до Мирослава. Макар просто выпустил Силу из себя и направил её на Волка.
Волк, казалось, ожидал этого, потому что навстречу серой дымки Макара вышел густой, вязкий столб молочного, плотного тумана. Рядом с ним, Сила Макара, казалась, лёгкой, воздушной. Волчья Сила сильней, могущественней, она развеяла дымку не задумываясь.
Макар трепыхался, бился на снегу, точно припадочный. А потом застыл. Острые, железные тиски сомкнулись на его шеи. Слюна волка медленно стекала за шиворот рубахи.
Все пропало, мир, время, звуки, казалось, одни они во вселенной — волк и человек. И только бешено, неистово билась артерия, под клыками вожака. Один вздох, одно движение и челюсть сомкнётся, прерывая Макару жизнь.
Яркое свечение желтых глаз потухло, Макар обмяк, медленно приходя в себя.
Холод мгновенно проник в тело, мокрая рубаха нестерпимо жгла, ледяные иглы врезались в спину.
Макар застонал, сил не было терпеть тяжесть волка, капкан на шеи, всепоглощающий холод и скулёж. Это его Сила, забившись глубоко в Макара, скулила, точно извиняясь, точно стыдясь своего проступка, своей не сдержанности.
Волк медленно разжал челюсть и взглянул на Макара. В его желтых, горящих глазах, человек прочитал многое, и упрёк, и жалость, и гнев, и разочарование. Это последнее чувство, в конец отрезвило Макара. Хотелось зарыться в снег, спрятаться, хотелось умолять о прощении, хотелось обвинить во всем Силу, но Макар знал, что не на ней вина. Он несёт в себе Силу. Он управляет и ведёт её. Он не сдержал! Не смог! Он проиграл!
Волк отошёл от Макара, посмотрел, на все ещё лежавшего человека, и ушёл.
Макар медленно встал. Все тело ныло, каждое движение причиняло боль. Его била легкая дрожь, то ли от холода, то ли от пережитого. Полностью опустошённый, будто его выжгли изнутри, он зашёл в избу, переодел рубаху, умылся и одевшись вышел встречать гостей.
С чем пожаловали эти гости, он не знал.
Через четверть часа на поляну вышли четверо.
23
Эких птиц к нему занесло и зачем спрашивается.
Староста, Немир, мальчонка и Мирослав. Макар на нем взгляд задержал, потом медленно перевёл на старосту.
— Здрав будь! — сказал ему Макар и поклонился до земли.
Так всегда приветствовали старосту, как самого уважаемого человека в общине. Остальным Макар просто кивнул.
— Заходите! — тихо сказал и первым зашёл в дом.
Гости зашли не сразу, пока лыжи сняли, пока отряслись от снега.
— Мир твоему дому! — громко, обводя избу взглядом, сказал староста.
Этими словами он приветствовал Духа Рода, хранителя очага и порядка в доме. Зашел в дом — поприветствуй сперва его, потом хозяев.
— Благодарю, — отозвался Макар.
Мужики прошли и сели на лавки.
Макар молчал, и они молчали.
Странно все это было. Ни званы, ни прошены, в такую погоду, да в такую даль по пустому делу не придёшь. Только речи-то не начинались, только все молчание в избе висело.
— Кормить мне вас нечем. На всех моего варева не хватит. Отваром напою, да мёдом угощу, — подходя к печи, сказал Макар.
— Нам сейчас горячее питьё во благо будет. Благодарим, Макар. Попьём, поговорим, а завтра уж есть будем. Чай, до утра до дюжим.
Макар налил всем горячего, только снятого с печи, отвара. Поставил на стол миску с мёдом и сел рядом.
Староста повернулся к мальчонке, он у печи терся, и очень медленно и громко, как чаду малому, неразумному сказал:
— Я сейчас о тебе речь вести буду. Из избы не выгнать, так что прости, если что услышишь, что не для твоих ушей будет сказано.
Потом повернулся к Макару и уже по-человечески, по-нормальному заговорил.
— Он, Макар, немтырь. Хотя мамка его говаривала, что говорит он, и говорит хорошо. Да, только мы того не слышали. Молчит, как стена. Он один остался. Пять дней назад его мамка сгинула, — староста отпил из кружки, замер на секунду, будто готовясь к долгому рассказу и продолжил. — До первого снега они к нам пришли. Из Осиповки путь держали. Как Баба с пацаном такой путь сдюжили, то не ведаем. Да только остались они у нас. Знаешь, всех веры нашей привечаем, никого не гоним. Ведать на то воля божья была, к нам их завести. Сначала к бабке Вецене их приселили. По весне думали избу поставить. Пусть живут своим хозяйством. Да, только на другой день Вецена привела их в молельный дом. «Нет места им у меня в доме, — сказала. — от матери за версту горелым воняет, а мальчонка, лес ждёт». Ой, баба, как что втемяшит в голову, не выбить. Ладно, к Поладе я их отвёл. Полада вдова, детей нет, мужа не появилось, одна так век и коротает. Вот к ней-то определил ходоков. Жили нормально. Мать-то его работящая, лени в ней не примечали. Но странная была. Боязливая, и боязнь её перед всеми граничила с дикостью. Слова не вытянуть, прикоснуться к себе не даёт, точно скаженная. А мальчонка, — староста на мальчика глянул, он так подле печи и сидел. — Тоже не из умных, Макар. Тоже точно зверёк забитый. Только глазами своими шевелит, да народ пугает. По деревне слухи пошли, будто из деревни в деревню ходят, да беду носят. Пытался эти речи остановить, да бабы, сам знаешь какие. Как снежный ком, речи эти росли и множились. А пять дней назад, дом Полады вспыхнул. Огонёк небольшой, потушить его всей деревней легко можно было. Да, только, Макар, грех на душу возьму, а вот точно кто помог огоньку этому в адское пламя перерасти. Всей деревней поливали, да только дотла дом выгорел. Одна печь стоит. А с домом и Полада и матушка его сгинули. А малец, как выбрался никто не заметил. Только после, глядим, а он в сторонке жмётся. Днём общину всю собрал и слово молвил. Долго, ох как долго, уговаривал мальца пристроить. Да только, никто его не берет. Даже моя бабка Бажена, уж на сколько далека от предрассудков и то: «Не возьму его» и весь сказ! И выходит, значит, Вецена и говорит: «Собирайся в лес, бери двоих мужиков. Немира и Мирослава. Мальчишку к Макару ведите. Ждёт он его. Во все руки заграбастает». Сказала и зашаркала на выход. А мы, как дураки, ей-богу, стоим и вслед ей смотрим. А она в дверях остановилась, повернулась и тихо так, точно шепчет, молвит: «Хоть раз я не права была? Много говорю, порой и глупости из меня выходят, да только, и глупости я не за зря трещу. Немир, Мирослав и ты — староста в лес должны идти. Одно знаю, туда вам дорога. Иначе, завоняем, как есть завоняем». И ушла, тихонько дверь прикрыла, оставила нас тихими, да оглушёнными.