Испугался, встал, как вкопанный и слушает, ждёт когда мать, аукнет. И слышит, он совсем рядом, будто плачет кто. Он туда рванул, думал мать о нем кручинится. Нет никого. С другой стороны звук услышал, он туда побёг.
Так бегал малец долго.
А в лесу-то хорошо. Пташки поют, солнышко пригревает. Он в тенек-то сел и разморило его. Глазёнки прикрыл и задремал малёха. Так до вечера и почивал, на травке зеленой, пахучей.
А как темнеть стало, глазёнки открыл, да понять не может, где он.
Глядь, на пеньке мохнатом, чуть в сторонке, чудо сидит, спиной к нему повернутое. Маленькое такое, горбатое, с руками сучковатыми.
Во все глаза Бранко на него уставился. По чуду глазами скользит, все понять не может — кто это. Потом только, как по затылку ему кто стукнул, вспомнил сказ мамкин — про Лешенку.
Она может заплутать человека даже там, где и заблудиться-то не возможно. Изматывает его, мучает, и ждёт когда, обессилит, да от голода и жажды помрет.
И в головке-то его маленькой, одна мысль забилась: «Бежать надо. Во что бы то ни стало, спасаться надо».
Встать хотел, а ножки его не идут. Руками за дерево цепляется, а руки-то его, точно прутики свисают. Крикнуть хотел — ни звука из уст его не вышло. Лежит, точно матрешка безвольная. Только глаза пучит, да сердечушко бешено бьется.
Вдруг слышит — шлёп. То Лешенка со своего трона спрыгнула и давай вокруг мальчика круги наворачивать. Ходит и приговаривает: «Бранко здесь, ни куда не исчез. Мяско его неженко, полакомится Лешенка».
В это время вся деревня у молельного дома собралась. Мать, точно мертвяк стоит, вся жизнь из неё ушла. Отец рядом, под стать жене, качается.
Вот староста и слово держит: «Знамо, кто мальчонку уволок — Лешенка. Она баба вредная, своего не отдаст, хоть задабривай её, хоть худом пужай. Мы к лешему пойдём. Только он помочь сможет, от козней жены своей избавить».
Взял староста блюдо, поставил на него плошку мёда, да три ржаные лепешки рядом кинул. Сам в лес пошёл, один. Баб, леший любит, их с собой страшно брать. Мужиков взять, так подумает, с войной на него идут. Рассудил староста, что одному лучше идти.
Дошёл до опушки, двадцать шагов вглубь леса отсчитал и остановился.
На все четыре стороны поклонился. Поставил поднос и говорит: «Всегда мы ладно жили. С уважением к тебе, да к лесу живем. Нежданно, негаданно беда у нас приключилась. Жена твоя — Лешенка, с мальчонкой нашим заигралася. Слезно просим, Бранко вернуть. Медку тебе, да лепёшек принёс. Пожуй — подумай о беде нашей и о просьбе».
Леший никогда человеку специально не вредит, он скорее шутит. Только шутки его злые, да грубые завсегда выходят. Но если к нему с душой-то открытой придешь, то и послушать может и просьбу выполнить. На то и надеялся старость.
Поклонился опять на четыре стороны и спинкой из леса потопал. Двадцать шагов отсчитал, глядь, а опушки-то и не видать. Так три раза по двадцать считал, да все поклоны бил. Шутит леший, это хорошо.
На опушки ночь просидели: староста, мать и отец Бранки. Глаз никто не сомкнул, ни водички, ни крошечки в рот не положили. Только во все глаза в лес всматривались.
Первый лучик их уже коснулся, а весточки из леса нет.
Темно в лесу, там ещё зорька-то не загостилась. Потом глядь, а промеж деревьев, далеко-далеко, будто огонёк мелькнул. Дернулась было мать, а староста её придержал: «Не про нас огонёк, сиди мать».
Через пару вздохов ещё мелькнуло, точно ближе искорка подбирается.
Тут уж отец не выдержал, на ноги вскочил. Староста тоже встал, да тоже и ему нашептал. Мол рано ещё. Терпи.
А когда уже за ближайшими сосенками замаячило, тут уж и время пришло человеку в лес зайти.
Зашёл староста в лес один, а вышел с драгоценной поклажей.
Бранко без чувств был. Лежит, ручка, как занавеска на ветру колышется. Бледныйкак полотно. Холодный, как ледышка. Староста его на руки отцу передал, перекрестил семью и в деревню отправил. А сам остался.
В лес боле не заходил. До рассвета в нем полно всякой нечисти. Он с опушки лешему благодарность отдал. Руку к сердцу приложил, поклон совершил, да в деревню ушёл.
А лес притих на мгновение. Даже ветер в ветвях замер. Ни шороха, ни шелеста, ни хруста.
Сотни глаз, в это время, на опушку глядело. Редко человек божий нечисти кланялся.
— На том конец моему сказу, — сказал Макар и к печи пошёл, дров на ночь подложить.
Мельком на мальчонку взглянул и остановился.
Беловук скукожился весь, глаза, свои медовые, выпучил и на Макара смотрит. И столько восторга, ужаса во взгляде этом, что у Макара даже мелькнуло: «Испужался, что ли?». Потом отбросил эту мысль. Глупости какие. Мамки детям своим с малолетства сказки-то про нечисть сказывают. Это почитай первое учение. Ещё малец и говорить-то толком не может, и ходить только пытается, а мать уже сказки наговаривает.
Каждому возрасту свой сказ. Не для страшилок ради, не для испуга, для благо и понимания законов жизни, те сказы. В лесу от матери не отходить, болота стороной держать, в бани одному, при жаркой печи, запрещалось малому чаду находиться, в избе свои законы и правила. Всё это через Лешенок, Шишиг, Банников, Домовых и прочей нечисти ребёнку в голову вкладывали.
Так, не уж-то, мать Беловука, ему сказки эти не сказывала? Ведь работа это её, первостепенная работа, чадо своё обучить. Может и взаправду блаженной была?
То что мужское дело, Волчонок его не знает, он уже понял. Сам его обучит. Все что знает, все что с возрастом своим приобрёл, всё мальчику в голову вложит. Да и сказки бабские ему расскажет, непереломится.
— Не хотел напугать тебя, Волчонок, для другого сказ вёл, — присаживаясь рядом с мальчиком, начал Макар. — Верить или нет в нечисть разную — твоё дело. Порой люди, придумывают что-нибудь, от того, что объяснить многое не могут. А если, не дай Бог, дитё в лесу заплутало или в болоте утопло, человеку легче в этом нечисть обвинить, нежели на себя такой грех весить, что не усмотрел, не уберёг. Понимаешь, о чем говорю, Беловук?
Мальчик внимательно слушал Макара. На лице его живом, все прочитать можно было. Понимал он Макара. Понимал.
— Ты в лесу сейчас живешь, Беловук. Лес дарит жизнь, но он может жизнь эту и забрать. Определенные правила Лес накладывает на своих жителей. На первое время приклеиться должен ко мне. Ни на шаг не отходить. Я иду-ты идёшь. Я остановился-ты, как вкопанный встал, — Макар внимательно на Беловука посмотрел. — Ну, будет, спать пора.
Макар потушил керосинку, лёг на лавку, поворочался и тихо, шепнул в темноту.
— У меня есть друг, Волчонок. Особенный друг. Долго мы с тобой жить будет, от знакомства не уйти. Но об этом после, мальчик, после. Бог с тобой, спи.
Макар отвернулся к стене и закрыл глаза. Пока засыпал, всё взгляд на себе чувствовал Беловука. Много Макар пищи ему сегодня для ума дал, пущай думает, отоспаться всегда успеет.
Было б заложено, будет и рожено.
27
Макар проснулся рано.
За окном, в утренних сумерках тихо выводили, только им ведомый танец, снежинки. Крупные, чётко вычерченные края их были острые, идеально правильные, точно ребёнок каждую на бумаге вывел.
Их дивная легкость, и мысли Макара увлекала в этот головокружительный танец, от того думы его летели так же легко и плавно.
Сильно изменилась его жизнь. Встреча с Русаем, обретение Силы, Беловук.
Макар посмотрел на всё ещё спящего мальчишку и улыбнулся. Даже если бы не было про седого волчонка в строках песни Русая, он бы с радостью приютил мальчишку и так.
Вот ведь, бабка Вецена, и здесь права оказалась. «С радостью его заграбастает» — так она сказала старосте. И как никогда оказалась права.
Макар понимал, почему она старосту к нему отправила.
Стар уже староста, а против бабки Вецены не пошёл, в такую даль побрел. И не зря. Макар уважал старосту, и доверял. Редко против него шёл, считай только один раз ослушался, когда с Беляевой к мирским врачам ходили.