Тонко ныло, да царапалось внутри что-то.
На третий день староста всех в молельный дом зазвал.
С пригорка, на котором молельный дом стоял, как на ладони открывался лес, поляна большая, река. И всё это было укутано Туманом, густым, неестественно темным, мрачным и угрожающим Туманом.
У Чемира закружилась голова. И так тошно стало. Все три этих дня странное с ним творилось. То, будто зовёт его кто, то плачет, скулит под окном. Жена не реагировала, он специально проверял. Один он это слышал, от этого и непонятнее было.
— Не буду обманывать вас, не знаю я что происходит, — начал староста. — Ни в одном временнике не нашёл ни чего похожего. Не было никогда такого. Первые мы события такие переживаем. И, надеюсь, переживем. Одно знаю, не просто Туман вернулся. Случилось что-то в лесу, чувствую не хорошее случилось. Кто так напакостил, лучше пусть сам сейчас выйдет, да покается.
Староста замолчал. Медленно взгляд его по толпе пошёл. Внимательно всматривался во всех.
«Кто так напакостил! Кто так напакостил!» — раздавалось, как эхо в голове у Чемира.
Глупости! Не он это! Не он!
По телу побежали мурашки, не те приятные, что от прикосновения жены он чувствовал. Нет. Эти были холодные, влажные, липкие.
Когда домой вернулись, Чемир первым делом в сарай пошёл. Сгрёб сушившиеся шкуры и сжёг их в мыльни, а пепел за огородом закопал.
Ночью ему приснился странный сон, будто в Тумане он. Знал Чемир, чувствовал, что не один. Тело ныло от напряжения, весь, как пружина натянут был, в любой момент удара ждал. Только откуда он придёт — не знал. Чемир крутился на месте, всматривался в Туман, а в голове скулёж нарастал. Тонкий, раздирающий все внутри скулёж.
Чемир лежал на лавке, мокрый весь, горячий. Где-то в глубине себя, он уже давно знал, все понимал, но гнал, упорно гнал все мысли свои и домыслы.
«Лес-это дом мой.
Подобно тому, как дом свой обегаю от грязи внешней и внутренней,
так и обещаю, лес оберегать и сохранять.
Лишнего не возьму,
Забавы ради не убью,
Не разорю и не сломаю.
Серебро не убиваю»
А он убил. Самое, что ни на есть серебро убил.
Всю жизнь знал эту клятву. Её вкладывали в детей с малолетства. Первое, чему учили. Первое, что запоминали.
Если бы вернуть прошлое! Если бы только вернуть! Тогда мимо прошёл бы этих следов на грязи. Даже близко бы к логову этому не подошёл бы.
Внутри все разрывалось. Слезы душили. Было невыносимо обидно, больно и стыдно.
А рядом в корытце скулил во сне его сын. Тонко. Пронзительно.
По деревне бежал человек. Он кричал, руками размахивал, точно полоумный. Люди высыпали из дворов своих, как горох рассыпанный. За человеком хлынула лавина людская.
Вновь вся деревня на поляне собралась. И страшное увидели они.
Все деревья в лесу чахнуть стали. Почки набухшие, листочки новорожденные почернели. Срывались они с сухих, ломких веток и в Туман падали. А Туман точно сажа. Жуткий, опасный.
В глубине леса скрип, треск, хруст — точно деревья ломают, выкорчёвывают.
В глубине леса визг, рёв, вой — точно все звери лесные от ужаса враз пасти свои раскрыли.
Гул этот нарастал, а народ, от ужаса парализованный стоит, шелохнуться боится.
А потом птицы падать с небес стали. Замертво падать.
Вороны, рябчики, утки, воробьи.
Рядом с Чемиром, аккурат в ноги его упал большой глухарь. Глаза у него были цвета серебра. Мертвый, застывший взгляд, замер на Чемире.
Не разбирая дороги, бросились люди от леса.
Чемир крепко держал на руках мальчишку своего и мертвой хваткой сжимал ладонь жены.
Ничего не видел, перед глазами все белым-бело было.
Дети орали, бабы визжали, мужики, отродясь рот свой не поганившие, ругались сейчас чёрным матом.
На утро Чемир, посадив жену и сына на телегу, отправился в соседнюю деревню. Но к вечеру обратно возвратились. Он умолял оставить только бабу, да ребёнка, сам даже не просился, но соседи были непреклонны.
Люди суеверны, от этого и жестоки. Как от болезных сторонились, на верную смерть их обрекая.
Потянулись долгие, темные дни.
На каждом дворе наглухо зарыты ворота и ставни. Никто не выходил дальше ограды своей, боялись громко жить, громко говорить, громко дышать, словно это могло ещё больше беды накликать.
Все эти дни Чемир, как тень ходил.
Он не мог спать. Он не мог есть.
Туман звал его каждую ночь.
Один выход! Одно правильно решение!
Он это начал — ему это и прекратить.
Ночью он разбудил жену. Дал ей время проснуться, дал ей время голову просветлить, чтобы поняла она всё, что сказать хочет.
После всё, как на духу рассказал ей. Ничего не утаил. Ничего не приукрасил.
Жена плакала. Рано её вдовой делает. Рано сына сиротой оставляет. Всё это знал Чемир, но выхода другого не видел. Не было его, выхода другого.
Рано утром, только светать стало, Чемир на улицу выскользнул. В утренней, сонной тишине, скрип ворот казался оглушительным, но он был не услышан и это его радовало. Чемир быстро пошел к молельному дому. Он зашёл на пригорок, не оглядываясь на деревню, на лес, на Туман, зашёл в дом и аккуратно прикрыл за собой дверь.
Старосте Чемир не рассказал грех свой. Не хотел, чтобы после жену его и сына попрекали этим.
Сказал, что сон был, что Туман нашептал, будто ждёт и примет его. Этим исправить все можно. Это было не далеко от правды, от того и прямо глядел Чемир на старосту, глаз не отводя. Туман и впрямь ждал его.
Староста собрал всю деревню на поляне, когда солнце уже было высоко.
Он впился глазами в Чемира и столько надежды было в этом взгляде, столько не поддельного восхищения.
— Подойди ко мне, Чемир. Пусть все видят героя. Пусть все видят спасителя нашего.
Героя…спасителя…
От слов этих у Чемира сердце рвалось. Как же невыносимо стыдно и страшно. Стыдно — перед людьми, страшно — перед Туманом.
Чемир из последних сил держался. Глаза от травы чёрной, да жухлой не поднимал. Губу нижнюю закусил и так и стоял молча. И все вокруг молчали.
— Если сказать, что не боюсь я, то ложью это будет. А сказать — так вроде мужику это и говорить-то не по чину. Но одно знаю и уверен в этом всем сердцем. Туман примет меня. И исправить все это, — Чемир обвёл рукой лес мертвый. — смогу! Простите меня.
Он резко развернулся и пошёл к лесу.
У самого Тумана остановился.
Было невыносимо страшно.
Никогда не думал, как смерть примет. Всегда жил и жил. А она близко ходила.
Чемир сделал глубокий вдох и сделал шаг вперёд.
Туман, в мгновение это, в разные стороны распался, точно тропинку для человека сделал, приглашая и принимая его в свои владения.
Чемир на секунду замер, а потом уже не сомневаясь, пошёл в глубь леса по тропе туманной.
Тропа часто петляла, делала резкие повороты то вправо, то влево, от этого, отлично ориентирующийся в лесу Чемир, уже не понимал, где он и куда его ведут. Да и плотный Туман по бокам тропы не давал видеть ничего вокруг.
Он шёл долго, пока не вышел на поляну. Она чиста была. Вокруг неё непроницаемой, смоляной стеной стоял Туман. Тропа закрылось и Чемир оказался в ловушке.
Он был дико напряжён, вслушивался, всматривался в Туман. Стояла оглушающая тишина, точно не в лесу он, где никогда, даже ночью глубокой не бывает такой, давящей и осязаемой тишины.
Сколько он стоял, он не ведал, время, казалось, остановилось. Не было ни времени, ни запахов, ни звуков, только ужас, парализующий и невыносимый ужас.
— Повернись ко мне, человек.
Голос раздался где-то внутри Чемира, будто говорящий проник в его голову, проник в него самого.
Одуряющий, неконтролируемый страх, парализующий каждую частичку тела, овладел Чемиром. Спазм в горле не давала вздохнуть, лёгкие нестерпимо жгло.
Он медленно повернулся.
Перед ним стоял волк.