Сказанное о воеводе прижгло меня хуже угля под босой ногой. О себе я могла всякое вытерпеть, но чтобы о нем… Как я сдержалась, чтобы не выйти да не оттрепать за косы сплетниц досужих, не ведаю. Знать бы, причастна к тому Голуба или сами удумали?..
Услышанное в лесу не давало мне покою. Врезались в память и вертелись назойливыми мухами, жалили безжалостно насмешливые слова… Копила я копила в себе обиду, крепилась, терпела, да так и не вытерпела — не прошло и нескольких дней, как вывалила все Велете. И про хворь свою женскую, и про сплетни пакостные, в лесу подслушанные. Все ей рассказала, как на духу. Не было у меня близкой подруги, кроме нее, только ей могла довериться.
Не за себя стыдилась, за мужа сердце горело — горше всего было, что его имя честное люди трепать будут, и все из-за меня, непутевой… Велета выслушала спокойно, задумчиво глядя ясными, что небо в летний день, глазами. Тронула меня за руку и молвила ласково:
— Зимушка, ты не кори себя, не береди душу. Мыслю, надо бы тут человека сведущего, в целебных травах чтоб понимал… Может, дело вовсе не так плохо, как кажется, ты не тревожься покуда. Я тебе так скажу: как только мы сюда приехали, захворала я сильно, думали, дух из тела выйдет. Братья с ног сбились, чем меня только не лечили, все без толку. Я уж и вставать перестала, пищи в рот не брала, силы покидали. Бренн места себе не находил, до того отчаялся, что поехал сам за дальнее болото к знахарке-ведунье. Она пошептала что-то, травы ему дала и велела меня поить. Он так и сделал. Из своих рук мне питье давал, так мне на третий день лучше стало, через неделю поднялась на ноги, через месяц оправилась совсем. Может, её спросить?.. Ты бы с Бренном про то посоветовалась, он дорогу знает. Не стыдись его, скажи, как есть, он ради тебя землю перевернет…
Я выспросила у Велеты все, что она знала про эту знахарку. Изба её стояла на отшибе, за дальними болотами, вдали от всякого жилья. Выходило, будто жила эта бабка там всегда, сколько народ помнит. Знала травы и снадобья всякие, а особливо в женских да детских хворях сведуща была. В деревне нашей ее одновременно уважали и побаивались, без особой нужды старались не беспокоить. В разговорах чуть не шепотом с оглядкой поминали. Настоящего ее имени никто, понятное дело, не знал. Поговаривали, была она наполовину колдунья — не раз выхаживала безнадежных рожениц и младенцев, возвращая едва не из-за черты. Как она это делала, не ведал никто. Сами вылеченные то ли боялись рассказывать, то ли зарок давали молчать. А может, просто не помнили.
Задумалась я крепко. Страшное дело — с колдуньями связываться, да и как Бренну сказать? А не скажешь — как дорогу узнать?.. Решила еще повременить пока, отчаянно надеясь — авось все и так обойдется…
Я понемногу знакомилась с Вьюгой. Воевода учил: прежде, чем объезжать, надобно заручиться доверием лошади, дать как следует привыкнуть к себе — к запаху, голосу, рукам. В этом деле не след торопиться. А потому я каждый день ходила к ней, сперва просто стояла рядом со стойлом, наблюдая за лошадью, подмечая. Поначалу муж со мной ходил, учил распознавать по малым знакам, как понимать состояние животного — сейчас боится, гляди, как прядет ушами… Смотри, не торопись, вот залюбопытничает, тогда можно осторожно приблизить руку, чтобы обнюхала, приговаривая тихим голосом. Главное — не двигаться резко, не пугать громкими звуками. Так Вьюга уже скоро перестала шарахаться испуганно, когда я входила в конюшню, будто бы стала понемногу признавать. Когда я протягивала руку к ее морде, она давала себя погладить. Немного времени минуло, как однажды вороная осмелела, взяла вкусный сухарик, посыпанный солью, с моей ладони. Это была почти победа. Воевода кивнул одобрительно — признала. Теперь можешь пробовать осторожно заходить в стойло. Начни с простых поглаживаний, потом гриву чесать можно, а сама приговаривай что-нибудь ласковое — так лучше к тебе привыкнет.
После Мараха я не боялась лошадей, мне нравилось их чистить, заплетать гриву. А мою красавицу уж как любо было чесать да расчесывать, и ей, видать, моя рука понравилась — скоро мы с ней подружились совсем и она встречала меня приветливым фырканьем, тянула сама морду, ища угощения, не отворачивалась, когда я ее гладила. Не косила глазом испуганно, как по первости.
Вот так совсем немного времени прошло, и однажды погожим утречком воевода разрешил вывести вороную из стойла во двор. Сам приглядывал, конечно, подсказывая, что и как делать следует. Мне, сказать по правде, уже не терпелось взобраться верхом, но воевода останавливал — успеется. Не на пожар. Привыкнет с тобой по двору ходить — не воспротивится и когда верхом сядешь, а покуда води так. Я и водила. Потом, наконец, дозволил в седло подняться, а сам следил зорко, как бы не скинула неопытную. Вьюга глядела послушной, и скоро я уже стала сама ездить по двору шагом, а там и за ворота воевода выпустил. Сам рядом на Марахе вставал, не вполне еще доверяя.