Морской простор и ветер, треплющий паруса, кидающий в лицо прохладные брызги — что за благодать! Из головы разом вымело все дурные помыслы и тревоги и стало так пусто и свежо, так ясно. Что мне досужие разговоры да сплетни?.. Пусть их болтают, кому охота, покуда язык не отсох. Поважнее дела найдутся, чем их слушать. Воевода бы не стал, я это знала наверняка. Вот и я не стану.
Я смотрела на бескрайнюю водную гладь, слушала крики чаек, носящихся над волнами, и думала о той мечте, что лишь недавно отлилась у меня в ясную мысль, взволновала до крайности.
Было так. Провожая как-то уходящую в поход лодью, я задумчиво смотрела ей вслед с высокого берега Нета-дуна, смотрела, и сама не заметила, как мысли потекли своевольно в неведомые края. Девичьи неясные мечты обрели наконец внятный облик — теперь мне казалось, будто я всегда знала, отчего издавна так манило меня великое Нево, что за смутный зов расслышала я ещё девчонкой в гуле его волн. Было это предчувствие, что подарит оно мне мужа, Того желанного, единственного во всем свете. Того, подле которого окрепнут крылья и позовут в новый полёт…
Смелая то была мечта, дерзкая. Но, видно, такая уж я уродилась — гораздая на мечты, обычных женских хлопот и забот было мне мало, тянуло меня невесть куда. Знать, было то угодно Богам, коли вложили девке помимо силы невмерной мятежную душу да ум неспокойный, обо всяком неженском посягающий. А может, оттого всё, что медлило чрево, зачинать дитя не торопилось, вот и страдала вредоумием, лезли в буйную головушку помыслы один другого странней. При малых детушках о таком всяко мечтать недосуг — выспаться бы успеть!.. А покуда мечталось невозбранно.
Хотелось мне мир посмотреть, как он чуден да велик. Неведомые земли повидать, другие народы-племена… Доплыть однажды в стольную Ладогу, поглядеть, как там люди живут, на торгу тамошнем побывать, светлого князя Рюрика хоть одним глазком увидеть… Я могла бесконечно слушать рассказы мужа о славном граде, сделалась это у меня любимая баснь — сколь ни говори, не надоест. Наверно, больше я любила только его повести о волшебной галатской Стране Лета. Я слушала, затаив дыхание, представляя по-своему и веря — каких только чудес там нет! Поначалу робкая, мечта эта росла внутри потихоньку, набирала силу, и однажды я осмелилась высказать её вслух. Промолвила — и испугалась, заробела. А как на мужа глаза подняла, отлегло от сердца. Бренн слушал меня без насмешки, лишь расходились лучиками добрые морщинки у глаз. Он часто смотрел на меня так, когда я увлекалась и начинала рассуждать о чём-то. Слушал и никогда надо мной не смеялся, бывало, улыбнётся в усы да поцелует, я засмущаюсь… Вот и сейчас — как-то так смотрел, что я осмелела и поверила — а что, может и доведётся!
Я сидела на скамье рядом с Блудом и оглядывала берег, вдоль которого мы шли. Ой мне, важного-то не сказала: строгий Плотица давно разглядел в новогородце способного кормчего, и всё чаще отдавал ему правило. Признаться, я даже перестала замечать смену руки — так наловчился мой побратим управлять кораблём. Не зная, ни за что не поверишь, что вышел в море впервые только о прошлом годе! Плотица был им доволен и знай кивал вождю: гляди, каков молодец, смену себе вырастил, не пропадёшь с таким. Что до Блуда, тот гордиться не торопился. Я видела, как по-особому прищуривались его зоркие глаза, когда он вставал к рулю, каким собранным и очень спокойным он становился. Не было в нём страха — я чуяла только осторожную уверенность. Однажды он мне доверился: сказывал, мол, сам не ведаю, откуда что берётся, но когда ложится рука на правило, хочешь верь, хочешь нет, а будто единым целым делаюсь с кораблём, слышать его ясней начинаю. Я верила. С Плотицей они не разлей вода друзьями сделались, тот мало не сыном его себе почитал.
Голубая окраина воды почти сливалась вдали с лазурью неба, и казалось, будто вся земля спрятана в диковинной чаше заморского синего стекла. Дальние берега и острова тонули в лёгком дымном мареве. Солнце палило нещадно, но над волнами воздух был свеж и дышалось легко. К обеду ветер стих, и паруса безжизненно повисли. Парни укрыли тела рубахами от раскалённых лучей, натянули на головы холщовые колпаки да шапки — негоже свалиться от жары под лавки и потом ещё седмицу маяться от удара. Ровно взмахивали вёсла, взмётывая вверх целые россыпи капель, сверкающих, как самоцветы. Лодья шла плавно и ходко, привычная к знакомой руке на правиле. Кмети сменяли друг друга, заваливались отдыхать под парусину, натянутую на палубе от жары. Было мне легко и весело, как-то особенно свободно и тепло. Была я среди своих, и каждый из них был мне другом и братом, а кто и наставником почитал. Рядом был любимый муж, пояс оттягивал верный меч, и казалось, будто какие бы ни были горести да печали, и те скоро пройдут.