Я попыталась вынырнуть из-под его руки и торопливо заговорила, просяще заглядывая ему в глаза:
- Ноги застудишь, нельзя тебе...пойдем в избу...
Он посмотрел на меня, в уголках глаз хоронилась лукавая улыбка:
- Ну добро...Будет. Веди, помощница.
И мы пошли. Идти было по крыльцу каких-то четыре шага, но я почему-то очень боялась, кабы он не споткнулся, не оступился... Он медленно переставлял еще нетвердые ноги, но не споткнулся ни разу.
Накануне отьезда
Прошло еще несколько дней. Стояли сырые и какие-то промозглые дни, мороз отступил, и снег боле ни разу не выпал за все время, зато щедро сыпало мелкое и противное мокрое крошево из низких серых туч. Солнечных деньков перепало-то всего ничего, по пальцам одной руки перечтешь. Недаром я приметила еще летом- быть гнилой зиме с оттепелями …. О прошлом годе в эту пору уже вовсю вьюжило и искристый снег прочно укрывал землю пушистым ковром, ныне же... Того гляди, и впрямь море так и не заснет подо льдом, до весны будет ворочаться сердитым серым великаном и гнать на берег тяжелые волны.
Мы ждали Плотицу со дня на день. Воевода немного окреп и каждое утро сам выходил на крылечко нашей избы, встречать ленивое зимнее солнце, когда удавался редкий погожий денек. Понемногу он стал похаживать по двору и выходил за ворота вместе с Блудом и кметями, посмотреть на разлив. Я разумела – он все искал глазами черную точку, высматривая среди островов чернобокий корабль, ждал увидеть знакомый серый парус с гордым белым соколом… Он был еще очень слаб, и правая рука совсем не слушалась, пальцы переломанные болели… знать, долго еще ей бессильно висеть в лубке. Ел, правда, он уже почти совсем хорошо, и то радость. Да и волдыри на руках и ногах совсем зажили и затянулись молодой тоненькой розовой кожей. Силы вливались помалу в израненное тело... Он все так же упрямо поднимался каждое утро ни свет ни заря, молча слушал мои уговоры, кивал, улыбался мне углом рта, как только он умел... и делал по-своему. Кашель еще мучил его, но уже не так зло. Я поила его целебными настоями и следила, как бы не продуло стылым ветром, кутала его в дедову шубу и корила, когда по моему разумению долго стоял на ветру. Я крепко верила - вжиль потянул... Вот раны еще подживут, банным целебным паром погоним прочь насовсем хворобу треклятую… Добро, ноги держат, и то диво! Не все враз...
В один из таких ветреных хмурых дней воевода снова вышел за ворота размять ноги, и почти сразу же я услыхала взволнованный голос Блуда :
- Парус!.. Наш парус…
Я вздрогнула и как-то неожиданно поняла – ну вот и приблизился тот день, когда отплыву я из дома в новую жизнь, что ждала меня там, в крепости... Открылась дверь, заходи - поспешай... И ведь ждала его, чуть не торопила... а вот пришел- и стало волнительно и отчего-то страшно.
Воеводу было уже не заманить в избу никаким калачом. Я крикнула матери – стрыя- батюшку зови, гостей встречать пора… и заторопилась за ворота- мне самой не терпелось посмотреть, как будет ловко красться промеж островков знакомый чернобокий корабль…
Я подошла к воеводе - он переговаривался о чем-то негромко с кметями, но услыхал меня и обернулся. Суровое лицо прояснилось и глаза сразу потеплели и словно заулыбались, и означились резче в углах глаз добрые морщинки… Теперь он часто смотрел на меня вот так, и я все дивилась, вспоминая недавнее - давно ли очи светлые казались мне жестокими и страшными, внушая ужас и робость ? ... да вправду ли было?.. словно бы в прошлой, кажущейся теперь какой-то чужой жизни. Ныне же улыбалось мне солнце ясное из их глубины и будто окутывало ощутимо теплой лаской, и от этого взгляда все так же творилось со мной неведомое… Он же знай себе посмеивался тихонько моему смущению. Знать, забавно было глядеть на меня с вечно пунцовыми щеками и прячущую смущенно глаза. А и было от чего смущаться - видел бы себя, какой теперь стал... Не узнать. Я ясно припомнила, как сокрушалась, что стоял во главе дружины не Славомир, мол на воеводу солнышко совсем не светило... Ан нет. Как после грозы рассеиваются черные тяжелые тучи и умытое солнце сияет ярче прежнего на небосклоне, так и мне мстилось теперь - взошло и для него новое молодое солнце, и свет его неудержимо лился на меня из этих единственных на всем белом свете любимых глаз... Не умею лучше сказать.
Он обнял меня за плечи здоровой рукой и притянул к себе. Мы стояли и смотрели, как быстро приближался чернобокий корабль, ловко лавируя меж островков. С кормы нас тоже приметили и принялись махать, я даже разглядела светлую голову Яруна и обрадовалась.
Надо ли говорить, как все были несказанно рады увидеть воеводу, стоявшего на своих ногах, и даже издали было приметно- их задубелые, покрасневшие от стылого ветра лица улыбались, ребята переглядывались с видимым облегчением. Я разумела – они все до одного тайно боялись, что воевода еще долго будет лежать и не скоро поднимется... Небось думали, не придется ли нести его на корабль. Правду молвить, то и немудрено было…
Мы смотрели, как они медленно поднимались по скользкому склону. Плотица шел первым, дружина степенно шагала за ним по мокрому подавшемуся снегу. Старому кормщику по праву первому выпала радость встретить вождя.
Воевода улыбнулся ему, хлопнул по спине и сказал негромко, притворно хмуря брови:
- Ну что, старая селедка, не скоро ли надумал вернуться ?.. а я уж мыслил, здесь меня оставить порешили, на печи бока отлеживать?
Плотица сипло кашлянул, стрельнул на меня хитрыми глазами из-под кустистых бровей и ухмыльнулся:
- Тебя оставишь, как же ... из-под земли достанешь, а то не знаю тебя! Даром что ли столько лет с тобой на одной лодье хожу... Да и хозяйка твоя... с ней не шути!
– он весело подмигнул мне смеющимся темным глазом.
Я густо покраснела и несмело улыбнулась. Я еще очень робела на людях, пусть бы это и были мои побратимы, с кем прикрывали друг друга щитами на боевой лодье и ели кашу из одного котла. Воевода усмехнулся, изломил бровь и скосил на меня глаза, все еще притворно хмурясь. Притянул к себе, снова обнял крепко за плечи и проговорил не без лукавства:
- Твоя правда, ведовица моя уж больно строга, стережет меня пуще глазу, шагу без нее ступить не могу…
Плотица крякнул довольно и немедля отмолвил, усмехаясь в усы:
- Знать, хорошо стережет, как я погляжу! Ишь как резво-то на своих двоих уже ковыляешь!..
Кмети дружно засмеялись, и то был добрый и радостный смех. Я знала, они были очень рады за меня и за самого воеводу. Я смотрела в знакомые лица и видела только добрые и лукавые улыбки и радостные глаза. Милые побратимы! Мне хотелось расцеловать их всех и первым, конечно, Яруна. Он стоял впереди и так и цвел ярким румянцем, голубые глаза сверкали. Подошедший Блуд обнял его за плечи и радостно скалил белые зубы. Он тоже соскучился.
Вождь тем временем сам отыскал глазами Яруна и спросил:
- Ярун, Андом сын Линду, хорошо ли ты оставил сестренку мою? Здоровы ли сынки?
Ярун так и встрепенулся, шагнул вперед, кашлянул в кулак. Я чуяла каким-то безошибочным чутьем- он еще робел перед вождем и отчаянно боялся снова чем –нибудь оплошать невзначай.
Я поймала его взгляд, улыбнулась ему ободряюще и незаметно кивнула. Он поднял глаза на вождя и отмолвил чуть дрожащим голосом:
- В добром здравии, воевода, да все о тебе беспокоится…. то и сам, поди, ведаешь. Знаешь ее… ум потеряла, про тебя заслышав… На корабль просилась, насилу отговорили. Велела тебе сказывать- не будь сестрицы моей названой подле тебя, сама б прилетела на крыльях за тобой ходить.
Вождь кивнул:
- Ну, добро,- и ничего боле не добавил. Он улыбался.