— Стану, воевода, — отозвалась я глухо, пряча глаза.
— Какой я… тебе теперь… воевода? По имени зови… Али запамятовала… с устатку? — Я краешком глаза глянула — варяг шутливо-грозно сдвинул густые брови, будто осерчал, а глаза и уголок рта улыбались.
— Не запамятовала… Бренн, — прошептала я, волнуясь и все еще пряча глаза, первый раз произнося вслух его настоящее имя.
Бренн…
Тот, кого я всегда ждала, и буду ждать, пока бьется сердце в груди.
Я погладила его по щеке:
— Ты поспи, отдохни еще… Я тут рядом буду, только позови.
Он слабо улыбнулся в ответ. Непослушными пальцами — рука обмороженная распухла и плохо слушалась — взял мою руку и медленно потянул, прижал к губам… Устало закрыл глаза и затих, провалился в дремоту. Я смахнула выступившие слезы и еще долго смотрела на него, погрузившись в свои мысли…
Прилечь бы рядом хоть на мало, закрыть глаза в сладкой истоме, забыться дремой хоть ненадолго… Ишь, бесстыжая! все-то о себе думаешь, потом еще намилуешься, успеется! — строго одернул меня кто-то другой, вознегодовав и испугавшись мысли. А внутри что-то сладко сжималось и холодело, и ухало сердце…
Хоть и мало женского осталось во мне за год служения кметем, закалилось пуще прежнего не по-девичьи крепкое тело, а исконное нутро все же не обманешь… Вот же дурища, о чем думать взялась не к месту! — осердилась я на себя, чувствуя, как заливает щеки горячая краска. А ну-ка! — встряхнула я головой и поднялась, потянулась, разминая затекшее тело.
След было поспешать, приниматься за работу. Кашу варить да дружину кормить. Оголодали небось, родимые. Когда еще вернутся дядька с матерью да женами… Помогать мне до поры некому. Ну да не впервой, сама управлюсь вборзе.
Я была дома. И вовсе не потому, что в родной избе… Ибо дом мой отныне был там, где он.
Тревога
Посовещались с Плотицей, и порешили - останемся на постой у нас на несколько дней. След обождать, пока не утихнет грозное Нево.
Плотица хмурился и что-то недовольно ворчал в сивые усы. Я знала — он хотел скорее везти воеводу в крепость, под неусыпную заботу мудрого Хагена, уж он-то сумеет выходить вождя… Но кому, как не ему, лучше всех было ведомо, как опасно сейчас было выходить в неспокойное море, подвергать раненого вождя такой опасности. То все разумели без слов. Воеводе нужен был покой и уход, отогревать да отпаивать в избяном тепле, лишний раз раны не бередить.
Сведать бы, не осталось ли новогородских в округе…
Пока я хлопотала в избе, ухаживала за воеводой, кмети снарядили небольшой отряд с Яруном во главе. Лучше проводника не сыскать! Пошли на вороп, прочесать окрестные леса да убедиться, не затевают ли какого худа новогородцы, коли живы еще. Еще несколько отправились в лес за Гренделем. Негоже было бросать его там на поругание дикому зверю, вождь не простит. Следовало похоронить по честному обычаю, как подобает доблестному воину.
Сторожить избы вызвался Блуд да двое бывалых вагиров. И Плотица остался с нами. Похаживал беспокойно за тыном, поскрипывая деревянной ногой, зорко поглядывал на протоку да соседние холмы. Нехороший день Самхейн… Пока не минует, всякой беды ожидать можно. По временам заглядывал в избу, справлялся о вожде. Он втайне побаивался, как и все, не случилось бы с ним еще какого худа. Да что таить, я и сама гнала липкий страх, хотелось верить — миновало худшее… Крепко молилась грозному Перуну о помощи и защите. Кому, как не ему, охранить воеводу!.. Мое громовое колесо покоилось на груди у вождя, и я отчаянно верила — не оставит милостью грозный Бог, не попустит!..
Я хлопотала по дому. Хвалиться не буду, сноровки мне было не занимать. Даже мать признавала — кашеварить я умела знатно, мою стряпню дома никогда не хаяли. Ребята в походе знай нахваливали, не скупились на добрые слова.
Смутно подумалось — все же подустала я мечом махать да с копьем скакать!.. Ныне была я на своем месте, и как-то ино, не как раньше… А все он… Лишь бы сдюжил!.. Сердце замирало, сжималось и в животе холодело от страха. Я встряхивала головой, гоня навязчивые мысли. После буду думать да размысливать обо всем… Сейчас недосуг. Выходить его — первее нет заботы!..
Я затворила квашню. К завтрему хлебушка свежего испеку. Наготовила вдоволь целебного пахучего отвару — отпаивать воеводу. Пузатые горшки стояли рядком, весело глядели румяными боками. А я все поглядывала на него, спящего, да прислушивалась, дышит ли?.. Тревожилась. Что говорить! Мне б сидеть подле него да не отходить, за руку держать… Все б ему полегче было… Но, кроме меня, некому покамест было хозяйничать. Вот я и разрывалась, торопилась скорей покончить со стряпней. А еще сверлила меня неотступная мысль — отогреется Мстивой, а ну как пойдет отмирать обмороженная плоть?.. Такое бывает, если человек остается долго неподвижным на морозе. Мать Яруна как-то рассказывала нам об одном найденном в лесу охотнике, чуть не насмерть замерзшем и лишившемся начисто пальцев ног. Я старалась не думать об этом, но страх полз по спине противной липкой волной. Ой скорей бы возвращался Ярун с кметями! Я не могла дождаться, чтобы поговорить с ним да совета спросить.