Горячее дыхание влажно опахнуло кожу и пошевелило волосы на макушке – голову я покрыть еще не успела, и он, конечно, не мог пропустить и не поцеловать русые прядки. Ох и полюбил же он мои волосы!...
Потом он нагнулся к самому моему уху и тихо проговорил, и по спине побежали мурашки :
- Ты… в прорубь-то не полезешь боле, воительница?... В рубахе мокрой на морозе скакать… - Он не докончил, но я немедленно покраснела и только пуще спрятала лицо. Я слышала по голосу – он улыбался .
Подумалось – сколько ж раз он видел меня такой, вылезавшей из проруби в мокрой облепившей тело рубахе… а допрежь как-то и не задумывалась о том. Знай себе скакала вместе с отроками наравне… Ой, дурища… Гадай теперь, сколько еще мужских глаз смотрело на меня... И не хочешь, а засмотришься поневоле- девка незамужняя да посреди мужей и ребят… И был среди тех мужей Славомир… Сплошным смущением была я для всех тут, недомысленная. Не будь Славомира, как знать, кому б еще приглянулась... Впору было осерчать любому воеводе, не зря не хотел в дружину девку брать... Да. Вот мой, поди, и осерчал. Раз все забыть не может! Мне стало смешно.
Я выпростала лицо из пушистого меха, лукаво глянула на него снизу вверх и весело сказала:
- Не тужи уж, не полезу!..
Он со смешком опустил ко мне лицо и я приподнялась, потянулась к нему сама, уже привычно сладко замирая…
Конечно, воевода не жалел себя и все дни проводил, присматривая за новыми отроками. Без Славомира нынче он сам следил за обучением, да и без дела сидеть не привык, раны там, не раны… Ноги держат – лежать не заставишь… Присматривал он зорко и за мной. По правде сказать, мы с ним оба один пуще другого смотрели друг за другом; я - чтоб не перетруждал себя сверх меры и одевался тепло. Хаген мне вторил и вдвоем нам иногда удавалось даже уговаривать его давать себе нечастые передышки. Сам он, вестимо, тоже тревожился, кабы невестушка не перетрудилась. Я чувствовала через весь двор его взгляд, хотя бы и стоя к нему спиной. Даже когда он был занят чем-то другим и вообще, казалось, не смотрел в мою сторону, я безошибочно ощущала его теплый пристальный взгляд, словно бы у него глаза были на затылке…
Вечерами он шутил, все допытывался – не умаялась ли, а то совсем, скажут, воевода девку умучил! Вроде шуткой, а нет-нет да и проскальзывало мельком какое-то смутное беспокойство в светлых глазах. Я льнула к нему, успокаивала, мол, вот доведу Твердяту до посвящения, слово ведь дала, негоже... А после и сама брошу, уж не до того, поди, будет-то... Ну разве что в охотку да чтоб науку не забыть…
Взялась сказывать, так уж до конца... Я обучала Твердяту, как обещала, но, сказать по правде, с каждым днем с изумлением все яснее ощущала , как противится что-то во мне каждое утро и как мой добрый меч словно бы потяжелел и не идет в руки. Я дивилась- да что ж это?... нешто вот оно, девичье, что дремало столько времени, наконец пробудилось во мне и превозмогло всю мою недавнюю воинскую удаль и ревнивость ?... Ой мне… Да не я ли недавно лелеяла гордые думы - мол, не для того я из рода ушла, чтобы всю жизнь прятаться за широкой спиной?... А может, оттого так судила, дуреха, что и не ведала сама, как оно - за любимой-то спиной?.. А нынче вон, глянь, как все обернулось… Мало не постылыми казались мне теперь когда-то любимые занятия, и милей всего было закончить урок и тайком облегченно вздохнуть, мысля лишь о том, как поднимусь сейчас в избу да возьму в руки прялку - тело просило отдыха, а пальцы горели приняться за работу... Почуял то мое настроение воевода или по лицу что прочитал- не ведаю, а только смотрел он на меня через двор день ото дня все пристальнее. День на третий он подошел ко мне, едва ленивое зимнее солнце стало клониться к закату, и сказал в треть голоса, чтобы только я слышала:
- А сходила бы ты, хозяюшка, в избу, да проверила, исправно ли девки углы метут да кашу варят... Ну там, поди, разберешься, не мне тебя учить. А с Твердятой твоим я и сам тут управлюсь.
Я вскинула на него удивленные глаза...и залилась краской стыда и благодарности - и как угадал, о чем только что думала втайне, сама себя стыдясь и коря ?... Я б ни в жизнь не пошла сама просить его, чтоб кому другому с Твердятой заняться, и он хорошо знал об этом. Не давши слово, держись, а давши.... Но если совсем по совести, сама-то я уже тяготилась нашими занятиями и только и думала, как бы совлечь быстрей мужские порты да сложить меч и в избу, к Велете да девкам, да к шитью моему и прялке .... Сама себя корила и злилась, а поделать ничего не могла. И вот... В очередной раз я поразилась его чутью и на душе стало так тепло. Обо мне ведь заботится... Девка глупая. Того ли тебе надобно. Небось, насквозь меня видит, что уж и не в радость мне наука воинская, что так ревниво наравне с молодцами постигала .... А неволить, знамо дело, не хочет... сама слово дала, сама и решай. Только по всему выходило, как бы не хотелось мне в том признаваться - верно он почуял то, что я все не решалась высказать... вот сам первый и сказал. И затопила сердце горячая нежность и благодарность, и так захотелось обнять… Я смутилась своим мыслям - уж куда обниматься-то ! нашла время... и процвела отчаянной краской, посмотрела на него со всей благодарностью, на которую была способна, и смущенно кивнула.
- Как велишь, воевода... Любо, - добавила я поспешно, помня о его извечном - не неволить, и робко улыбнулась. Он сощурился, пролегли добрыми лучами морщинки в углах глаз. Улыбнулся мне углом рта и кивнул. Я поняла - он был доволен. Сказал совсем тихо, понизив голос почти до шепота:
- Иди уж... Валькирия моя.
И таким теплом весенним пахнуло на меня от этих его слов посреди неласкового зимнего дня, что и передать не могу... Я отдарила его улыбкой и с переполнившимся сердцем и –чего таить! – со вздохом облегчения пошла в избу.
С того дня так у нас и повелось - с утра и до обеда я занималась с Твердятой, а после его забирал воевода и я шла в избу, хозяйничать да за прялкой и шитьем мечтать о будущем...