Говорила я долго. Я рассказала ему про наше родовое проклятье, про Злую Березу. Про то, как ждали сына, а родилась я и как братья дразнили ведьминым подкидышем… Про любимого дедушку Мала и его баснь. Про то, как девчонкой, запертая в клети, увидела его первый раз во сне. Как не позволила Собольку метать нож в Березу и как из дому ушла, не захотев за немилого идти… Долгонько вышло.
Он слушал молча, внимательно, вопросов не задавал.
Когда я закончила и перевела дух, он еще какое-то время молча лежал, глядя остановившимися глазами куда-то в темноту, сквозь бревенчатый потолок… Я рассудила — то для меня было привычно, я всю жизнь так прожила, а он -то, поди, и близко помыслить о таком не мог… Что жила где-то упрямая своевольная девка, ждала его, не могла дождаться, истосковалась. Слезы лила, верила, дурища… Ни разу не видев. Себя сберегала для него, из рода ушла… А как увидела- и не признала. Ныне и вспомнить смех — и чего удумала, глупая, что узнаю его непременно при встрече?.. Так-то размыслить задним умом — ведь как первый раз в глаза ему глянула, там за воротами, так и обожгло… Запричитала сразу — ой, щур… Где ж мне, дурехе, тогда понять было — вот же он, кого ждала… От страха совсем ум застило. Что говорить — как ни была смела да мечтать горазда, а такого даже я вымечтать не смела. Куда мне было, сызмальства привыкшей поганкой худой себя считать, о вождях мечтать!.. О воине — да, но чтоб вождь… А вьяви-то оно вон как вышло…
Он, видно, и сам никак не ждал такого. Я смотрела на него и явственно ощущала, как он потрясен открывшимся ему теперь пониманием чего-то очень значительного, такого, что заново перевернуло все в нем и поколебало до основания… Словно бы постепенно постигал он какую-то новую глубину, сокрытую до поры и внезапно явившую себя после моих слов… Мир его вдругорядь подвинулся, второй раз после Самхейна, и сам он вместе с ним. Изменился бесповоротно и уж никогда не бывать таким, как прежде… Я вспомнила немую оторопь, что взяла меня там в лесу, когда волочила его на себе. Как вломилось в сознание — он говорил обо мне… Моя была бы… Ох. Вот может и он так теперь-то, не вдруг поймешь… Привыкнуть, примериться надо.
Я легонько тронула его за плечо. Позвала шепотом, отчего-то снова заробев, волнуясь:
— Бренн…
Он как ото сна очнулся и посмотрел на меня так, будто впервые увидел. А ничего удивительного — явилась перед ним ныне совсем другая Зима, до сего дня неведомая…
Я подумала — и ведь как любил меня, не зная самого главного обо мне, вот такой безусловной нерассуждающей любовью… Кабы пораньше мне узнать его вьяве, как еще все могло бы обернуться…
Он довольно долго молчал. Смотрел задумчиво, медленно гладил меня по лицу. Потом вдруг приподнялся на локте и склонился надо мной, и я задохнулась, увидев близко его глаза. В слабом отблеске света, что отбрасывал маленький светильничек на бревенчатые стены, его удивительные глаза снова будто светились у зрачка и странно блестели. Он так на меня смотрел… Таких глаз я допрежь у него не видала. Светила мне из их глубины та самая горькая нежность из памятного свадебного сна, вот только сделалась она сейчас вовсе нестерпимой. Обжигающей…
Он наклонился ближе ко мне. Обнял ладонью мое лицо. Я ждала было поцелуя, но он неожиданно прошептал у самых моих губ, и мурашки хлынули теплой волной по всему телу от этого шепота:
— Вита меа…
Он поцеловал меня. Так бережно. У меня в горле немедленно встал тугой комок и стало трудно дышать. Я с трудом сглотнула.
И снова шепот у самых губ:
— Меа вита эт анима эс… Амата нобис…квантум амабитур нулла…
Еще поцелуй, и еще… легко, едва касаясь… в губы, щеки, глаза, лоб…
И снова волнующий до дрожи шепот:
— Этэрно тэ амабо… Сэмпер тэкум… Финис витэ…сэд нон аморис…
Горячие слезы уже знай себе прокладывали мокрые дорожки вниз по моим щекам и норовили затечь в уши, щекотали…
А он все шептал мне неведомые слова, перемежая их бесчисленными поцелуями, и я задыхалась от этой невыносимой нежности…
Умом я не разумела его молвь, но знала сердцем — он говорил мне о своей любви…