Серебряные обручья... Такие впору княгине носить... Прохладная тяжесть металла обнимала запястья. Я засмотрелась на диковинные узоры, что плелись по блестящему серебряному полю... и снова меж них то тут то там выглядывал уже знакомый крылатый зверь с зубастой пастью, и мне показалось, что вот-вот пойму, да где ж видела-то его... Помстилось что-то очень знакомое, не раз виденное...
Я подняла глаза на воеводу. В носу уже щипало вовсю и в горле встал комок. Я с трудом сглотнула и еле выговорила, сморгнув подступившие слезы :
- Бренн... Да что же это... Красота-то какая!.. Да все мне? Не надо бы...
Он нахмурился и притянул меня за плечи к себе, поднял за подбородок мое лицо.
Заглянул в глаза, тихо сказал :
- Девка ты моя... Глупая... Да мне тебя хоть всю с ног до головы золотом осыпь, мало будет...
Поцеловал в губы, потом в нос. Усмехнулся ласково, погладил по щеке. Уж так полюбилось ему - в нос меня целовать.
Помолчал еще какое-то время и вдруг наклонился ближе и внезапно охрипшим голосом тихо сказал:
- А теперь прими подарок особый, невестушка...
Я ахнула, когда увидела у него на ладонях витую серебряную гривну. Была эта гривна иная, непохожая на те, что носили у нас вятшие кмети, заслужившие награду от вождя за воинскую доблесть. Мне глянулось, была она куда толще и спряжена из многих прутков, перевитых затейливо меж собой. Концы ее заканчивались искусно сработанными руками умельца двумя ощеренными звериными мордами, повернутыми друг к другу. Я присмотрелась - глазки их блеснули глянцево ярко-синим цветом. Меня как толкнули, муравьи хлынули за ворот - я вспомнила наконец ! узнала страшного зверя... Точно такой был наколот у воеводы на груди... Крылатый Змей.
Я смотрела и не верила своим глазам. Вскинула глаза на воеводу... Он улыбался своей особенной улыбкой, милая ямочка на щеке манила коснуться.
- Бренн... - наконец тихо выдохнула я.
Он сказал, протягивая мне подарок:
- Ну, бери, не робей... То не простая гривна... Торквес. Такие все жены в нашем роду... носили.
Он запнулся, с трудом выговаривая последнее слово, и меня как холодом обдало внезапно, будто повеяло откуда-то издалека стылым дымом пожарища, пахнуло жутким леденящим ветром...
Я несмело взяла в руки тяжелую гривну, примерилась мысленно - торквес... Звучное назвище ! Красивое, гордое... Как он сам. Погладила пальцами плетеную вязь, коснулась осторожно грозных мордочек - принимайте, что ли, в хозяйки... Сказать по правде, я, тугодумная, еще не вполне понимала, что сейчас свершилось. Стало быть, нарочно для меня серебро доставал. Про мою честь кузнец в крепость приходил... Я ясно припомнила, как видела его тогда на крыльце с куском бересты в руках, что показывал кузнецу. И рисунок сам начертил... Меня взяла немая оторопь. Для меня, неизбалованной не то что подарками, добрым словом, - это было слишком. Зараз столько подарков дорогих, да каких!...
Он кашлянул и промолвил:
- Дай, что ли, надену...
Взял из моих рук торквес и осторожно надел мне его на шею, разведя в стороны концы и после снова сомкнув их спереди. Я подняла руку потрогать - звериные мордочки теперь почти сомкнулись под ключицами. Торквес лег на шею приятной тяжестью, я поежилась невольно- с непривычки металл холодил кожу. Не беда, вскорости нагреется живым током крови, смутно подумала я. А обвыкнусь, глядишь, и вовсе чувствовать перестану... Я была как во сне. Все во мне волновалось и трепетало от мысли, что теперь и я буду носить, не снимая, драгоценное украшение, что носили все жены его рода...
Он сказал:
- Ну вот... Змея узрела? То есть знак особый. Защита крепкая и оберег от всякого зла. И мудрость рода, из поколение в поколение передающаяся...
Обнял мое лицо ладонями и повернул к себе, заглянул в глаза. Я почти перестала дышать.
Он вымолвил тихо:
- А что свадьбы не сыграли еще, не тужи... Обождем до весны, вено обещал дядьке твоему... Все по чину. И так уж...
Тут он усмехнулся и добавил, склонившись совсем близко ко мне и понизив голос, и волоски на моей коже приподнялись от этого словно бы рокочущего полушепота :
- Сердце-то давненько мне вынула, так и хожу ... Будто с дырой в груди. Уж смотри, держи крепче, весь твой теперь...
Он улыбался, глядя на меня, но в глубине его глаз смутно помстилась мне потаенная горесть, и сердце мое зашлось. Меня захлестнула волна отчаянной невыносимой нежности и я порывисто обхватила руками любимое лицо, прижалась губами к его губам... Его слова обожгли меня. Я словно бы вьяви ощутила, как легло мне в ладони вместе с торквесом его сердце... Он говаривал, бывало, притворно хмуря густые брови, мол, девка глупая на привязи сердце его с собой водит, но чтобы вот так... Большие ладони бережно обняли меня за плечи. Я лепетала ему неловкие слова благодарности, силясь выразить, что для меня значат его подарки и какой счастливой я стала подле него. И все казалось, будто не те слова шли с языка, и я сердилась на себя за вечное косноязычие, не умея связно выразить, что творилось у меня внутри, и только пуще целовала его, не помня себя, взахлеб. Тем кончила, что вдругорядь разревелась, уткнувшись ему в грудь, обняв что было сил.
...Сколь же часто я плакала в те дни!... За всю жизнь столько слез не выплакала, сколько за один этот месяц. И что кори себя, что не кори за слезливость эту глупую, а все бестолку. Видать, то выходила наконец слезами вся тоска моя извечная, все страхи и обиды накопившиеся, все те слезы, что допрежь давила в себе, не давая воли. А иной раз и от счастья нестерпимого слезы градом катились. А то и все вместе, и поди разбери, чего больше... И хоть унимай, хоть нет - никакого проку, беда с ними. Я вначале было сердилась на себя, а потом бросила, смирилась. Все одно - реву, как белуга. Знать, покуда все не выплачу, не успокоюсь... Воевода был очень терпелив со мной и знай утешал, а порой и вовсе принимался баюкать как дитя малое, когда особенно расходилась... Только я от той нежности его почти отеческой пуще прежнего мазала по щекам слезы, ведь так это у него выходило... Я и в лучших мечтах своих не смела такого представить, и от того еще сильней меня колотило - уж такой он оказался вьяви, каких и на белом свете-то не бывает, ну вот в баснях разве... По временам мне становилось страшно - а вдруг все сон и вот-вот проснусь? .. Подле него я отогрелась и почувствовала, как это - довериться полностью, не боясь за завтрашний день и не тая в дальних уголках души смутную тревогу и готовность самой за себя постоять... Мало-помалу я расслабилась и успокоилась, познав ту особую наполненность, что бывает у женщины, когда она любима. Мне говорили, я даже внешне изменилась и стала глядеть статней и краше прежнего. Может быть, я не знаю. Внутри я действительно ощущала себя иной. Такого уверенного спокойствия я никогда не знала, и, размыслив, поняла- это от того, что он принимал и любил меня настоящую, такой как есть. Подле него мне не нужно было притворяться кем-то, кем я не была, и бояться, что посмеются или не поймут. Я вдруг осознала себя красивой, особенной... Поначалу я смущалась с непривычки, встречая его пристальный взгляд. Он не замедлил, вразумил недомысленную. Втолковал доходчиво - мол, дай полюбоваться-то, сколько ждал... И уж так убедительно у него вышло... Я и поверила. Он неведомым образом понимал все мои девичьи страхи и никогда не смеялся над самой малой и пустяшной моей бедой. Всегда находил нужное слово, а часто и слов не требовалось - доставало одних теплых объятий, нежного поцелуя и ласкового взгляда, и я сама успокаивалась, затихала подле него и через малое время сама смеялась над казавшимися уже пустыми тревогами.