Киселем в этот раз меня не обнесли. Как водится, оделять дорогих гостей призвал старейшина дочь старшую, и своенравная Третьяковна, как ни косилась на меня, а делать нечего - батюшка строгий не похвалит за ослушание да неуважение гостям. Обида обидой, а обычай - чти свято!.. Вот подала с поклоном первую латку отцу, и тот передал ее вождю. А от него чего еще ждать - я уже знала наперед... Сейчас мой черед настанет... Не ошиблась. Вот повернулся ко мне, протянул угощение, светлые очи улыбнулись... Как откажешь. Я взяла из его рук сладко пахнущее медом горячее лакомство, отдарила улыбкой. Голуба метнула на меня яростный взгляд, и, закусив губы, наполнила вторую латку и снова подала отцу. Эту воевода взял сам, поблагодарил. Кисель и вправду был вкусный, лаять зря не буду.
Мы с Велетой тоже расстарались - напекли пирогов дя пряников душистых три больших короба, угощение получилось на славу. Я поднесла еще горячего пышного печева вождю на пробу, он отведал и довольно кивнул - вкусно мол, хозяюшка. Надобно молвить, он и тут переменился - не упускал случая похвалить мою стряпню, и я всякий раз краснела от удовольствия и благодарно улыбалась в ответ. Вот вроде пустяшное дело - слово доброе молвить, отдарить за труд, а и об этом радел теперь...
В этот раз ничего особенно занятного на беседах не приключилось. Знать, строгий старейшина воспретил нарочитые забавы, боясь ненароком обидеть воеводу. От греха подальше лучше шуток смелых не шутить... Что говорить - не рад он был, конечно, что не сидеть более его дочке подле вождя, а делать нечего - смиришься. Вождю он не указ. Вот и прошли спокойно эти беседы, и я успела напрясть довольно, покуда не начали девушки и ребята играть да петь, и воевода сам вынул прялку из моих рук, забрал мою ладошку в свою, положил себе на колено. Вот склонился ко мне, повел на ухо затейливую баснь... Он знал их без числа и нарочно смешил меня, и скоро я уже вовсю прыскала в кулак и смеялась. Раньше я редко так смеялась... Он обнимал меня за плечи и улыбался, и сердчишко мое заходилось... И не было больше счастья вот так сидеть подле и слушать его, и гладить незаметно его пальцы, что сжимали мои... Был наконец со мной мой единственный. Тот, кому я нужна, кому я здесь не чужая. Не прячась, обнимал, держал в своей мою руку, а глядел ласково... Светились любимые очи, что ясные звезды в ночи... И уж кому- кому, а ему и дела не было, что там думает старейшина или еще кто другой...
Мы возвращались в крепость последними. Воевода отпустил всю чадь вперед, а мы замешкались немного. Я подняла голову к небу - мне хотелось посмотреть на звезды. Раскинувшееся над нами ночное небо было ясным и оттого казалось особенно черным какой-то бархатной бездонной чернотой. Ярко светила луна и звезды были рассыпаны щедро по небоскату. Воевода посмотрел, как я запрокинула голову, помолчал и вдруг спросил:
- А ведаешь ли, какая самая главная звезда у мореходов?..
Я, конечно, не знала. Он указал мне на ярко горящую звезду, неспешно повел рассказ, подробно объясняя, как опытные мореходы узнают по звездам путь и отчего нипочем не заблудиться тому, кто выучен звезды понимать. Я слыхала о том немного, но куда мне было знать столько премудростей!.. Я слушала его, затаив дыхание. Кажется, я даже раскрыла рот от удивления. Он улыбался, поглядывая на то, с каким вниманием я слушала. Я смотрела в ночное небо широко распахнутыми глазами и силилась постичь - есть ли где край у этой черной бездны али так и теряется в бесконечности затягивающая глубина?.. И чудно было подумать - вот займется заря, раскроет солнечный дед Даждьбог по - зимнему лениво свой заспанный сияющий глаз, и померкнет бездонная чернота, мало-помалу обратится в ясную лазурь... Премудро устроен белый свет!.. Он говорил и я дивилась, сколь же много всего ведал он и умел... Ему самому, поди, приятно было рассказать, особенно когда слушают вот так, во все глаза глядя и едва не забывая дышать. Мы довольно долго еще стояли под усыпанным яркими светящимися точками небом, запрокинув головы, и он все говорил... Я вовсе заслушалась его и не заметила, как начала замерзать в своей легкой свите. Зима нынче хоть и выдалась теплая совсем, а как говорится - мороз невелик, а стоять не велит... Я зябко повела плечами, он сразу приметил и нахмурился, покачал головой:
- Ну вот, заморозил девку, - проворчал недовольно и немедленно сгреб меня в охапку, накрыл своим плащом. Я обхватила его за пояс, прижалась к теплому боку... Даже глаза закрыть захотелось. Так обнявшись, мы и пошли назад в крепость, и скоро я совсем пригрелась подле него.
Зашли во влазню и я очнулась от сладкой дремы, потерла глаза... Сделала было шаг ко всходу, но он вдруг остановился, задержал меня за руку. Я подняла на него глаза, недоумевая. Он смотрел на меня молча как-то так, что мне стало жарко и немного страшно. Сон мигом слетел с меня. Конечно, то не настоящий страх был... Волнение особое, девичье...
Он шагнул ко мне и обнял, склонился поцеловать... Я потянулась к нему, вскинула руки на широкие плечи... и вдруг почувствовала, как мои ноги оторвались от пола и ахнула от неожиданности. А в следующий миг мои лопатки прижались к скобленой стене под всходом, голова запрокинулась... Он прижал меня к стене и держал бережно и крепко, целуя неторопливо, и ноги мои не чувствовали пола...
Я испуганно выдохнула :
- Бренн...
- Ммм....- отозвался он хрипло, и рокочущий низкий звук его голоса послал мурашки по моей коже.
- Что творим-то... Увидит кто... - взмолилась я.
- Должок за мной... Вернуть надобно, - пробормотал он тихо мне в самое ухо, щекоча жесткими усами. Поцеловал медленно шею под мочкой и мурашки горячей волной побежали по телу. О чем толкует -то?.. Какой должок?..
Он целовал мою шею, опускаясь все ниже, и меня уже била крупная дрожь, как в ознобе... Вдруг пробормотал что-то, я не разобрала... В следующий миг я опять оказалась в воздухе, болтая ногами беспомощно, и он перенес меня легко, как тряпочную, и поставил на ступеньки всхода, так что я оказалась немного выше его. Меня бросало то в жар, то в холод, в висках стучало... Свита словно бы сама соскользнула с моих плеч и упала на ступени позади меня... Вот поднял лицо и я задохнулась - глаза его горели и странно светились в темноте, ни дать ни взять как у кота...
Он потянул вышитый ворот моей рубахи в сторону, и вот уже горячие губы покрывали поцелуями нежную кожу над ключицей, и по телу снова волной прошла дрожь от прикосновения его жестких усов и бороды. Он прошептал что-то, я не услышала, и большая ладонь обняла и нежно сжала, погладила мое плечо... еще миг - и там уже были его губы, лаская и обжигая горячим дыханием... Я трепетала и ноги мои совсем ослабли и подломились, но он держал меня крепко, не давая упасть. Я судорожно схватилась за могучие плечи, почти простонала:
- Бренн... увидит кто...
Он поднял голову и усмехнулся. Сказал тихо:
- Спят уж поди, коль сама не перебудишь... Обидел тебя тогда, здесь под всходом-то... Синяков наставил... Негоже. Повиниться хотел...
И шагнул на ступеньку вверх, обнимая крепче, прижимая к себе...
Так он меня еще никогда не целовал. Была в том поцелуе и застарелая тоска вперемешку с отчаянной надеждой, и горячая радость ожившей любви, и бесконечная горькая нежность... И настоящая мужская страсть, кружащая голову, пьянящая и волнующая до сладкой дрожи... Так приникает к живительному роднику усталый путник, умиравший от жажды и уж не чаявший спасения, и жадно пьет, не в силах оторваться от прохладной струи, с каждым глотком вливающей жизнь в измученное тело...
А потом я вдруг взмыла в воздух и, не успев толком ничего понять, оказалась крепко прижатой к широкой груди. Руки сами обвили его за шею... Он подхватил меня на руки легко, как перышко, и понес по всходу наверх, и я уложила голову на широкое плечо, уткнулась ему в шею, закрыла глаза... А пусть бы и видел кто. Мне уже не было до того дела.