***
Когда не вьюжило, воевода выводил на прогулку застоявшегося Мараха. Поначалу водил его шагом, даже не беря повода, и могучий конь шел за ним, как пес, тыкаясь мордой в плечо. Потом понемногу сам стал подниматься в седло… Вскачь не пускал все же, ездил по большей части шагом, и я облегченно вздыхала — и то благо. След обождать еще, покуда совсем не затянутся раны.
Однажды он вывел коня и поманил меня подойти. Я подошла, Марах потянул ко мне морду, умные глаза глянули добро. Конь фыркнул и немедленно ткнулся мне в руки, мол, чем побаловать пришла?.. Я осторожно погладила красавца по морде, виновато проговорила:
— Прости, нечем угостить тебя…
Подняла глаза на воеводу. Он улыбнулся и сказал:
— В седле-то умеешь сидеть?.. Иди, подсажу.
Я вмиг заробела, но не показала виду, только сглотнула:
— Держаться-то смогу, поди… А ездить не учена…
Он кивнул, подхватил меня и поднял легко в седло, я и глазом моргнуть не успела, как уже сидела на широкой конской спине. Благо, были на мне мужские порты, в женской-то одеже не так ловко вышло бы, да неумеючи, один срам… Держаться в седле я могла, если конь шел шагом, а вот ездить научиться как-то не довелось. В наших-то лесах все на лосях ручных возили, на лошадях и не ездили почти. Марах переступил с ноги на ногу и я ухватилась за луку седла, не свалиться бы!.. Вот повернул морду, фыркая, скосил на меня блестящий черный глаз, верно, дивился — что еще хозяин придумал. Воевода погладил коня по морде, почесал ласково между глаз, за ушами, шепнул ему что-то. Взял мою руку и положил Мараху на загривок, накрыл своей ладонью, показывая — погладь мол, легко похлопал моей ладонью по мощной шее. Сказал негромко:
— Ты не бойся, смирно сиди. Я словлю, коли падать надумаешь.
Он улыбался и я постепенно расслабилась, выдохнула и осторожно заерзала, поудобнее усаживаясь в седле. Воевода погладил Мараха по шее, взял поводья и неспеша повел его со двора.
Он поводил его так немного по берегу, давая коню привыкнуть к новому вершнику. Потом сам сел в седло позади меня и пустил коня вдоль крепости, по гладкому утоптанному снегу. С ним сидеть было всяко спокойней — уж не свалишься ни за что. Я прижималась спиной к его теплой груди, его руки надежно обнимали меня и я приникла к нему, опустила голову ему на плечо. Он поцеловал меня в висок и спросил на ухо:
— Ну, так-то нестрашно?
Я чувствовала по голосу, что он улыбался. Я повернула голову, чтобы взглянуть ему в лицо, и смущенно отмолвила:
— С тобой-то всяко лучше…
Светлые глаза лукаво сощурились, и я улыбнулась ему в ответ. Послышался ласковый тихий смешок и моего виска вновь коснулись его губы, и кольцо рук стало чуть теснее. Я счастливо вздохнула, ближе прижалась к нему. Запустила пальцы в густую гриву и стала смотреть по сторонам.
День выдался тихий и безветренный, и небо, прежде плотно укрытое тяжелыми облаками, немного очистилось. В белесо- голубых оконцах меж рваными краями туч проглядывало солнце, уже клонившееся к закату. Косые лучи золотили верхушки пышных сугробов, они вспыхивали и искрились мельчайшими бликами. Я любила смотреть на снег, особенно об эту пору. Воевода вложил повод мне в ладони и стал учить, как поворачивать и останавливать коня. Я робко попробовала. Вышло не сразу, и он взял мои руки в свои и всю дорогу назад показывал, как потребно.
С того дня он начал все чаще сажать меня на Мараха, и вскорости я уже уверенней сидела в седле, не боясь свалиться, научилась сносно править конем, и — диво! — Марах слушался меня. Я разумела — конечно, все потому, что сам воевода ни на шаг не отходил от коня. Когда шел рядом, а когда сам садился в седло рядом со мной. Я полюбила эти прогулки и была готова ездить, сколько скажет, лишь бы с ним. Я уже знала — просто так он ничего не делал, стало быть, надобно учиться, однажды и впрямь одну посадит… Когда выучусь. А пока я наслаждалась ощущением его рук, надежно обнимавших меня сзади, и не было слаще этих объятий, и ласковых поцелуев в висок, и теплых жестких ладоней, укрывавших мои…