- Долгих речей вести не будем, хозяйка, да сразу к делу перейдем. Знаем мы, есть у вас красы редкой колечко драгоценное золотое, а с нами серебряная сваечка для того колечка в аккурат…
И с этими словами «сваечка» моя шагнула в горницу, пригнув голову, чтобы не удариться о притолоку.
Долгих речей и впрямь не было, никаких испытаний уж никто не творил, нас с ним и так-то жизнь до того испытала, хуже не придумаешь… А потому мать без лишних слов сама подвела меня к нему, и вот я уже стояла с жарко колотящимся сердцем, смотря, как он надевает мне на палец узорное серебряное кольцо с таким же ярко-синим камушком, что были глаза у драконов на торквесе, неразлучно украшавшем мою шею… Колечко ладно село, и я засмотрелась, любуясь на этакую красоту. Он сжал мои пальцы и – я уже чуяла, сейчас поцелует – потянул мою руку к губам, коснулся нежно, и мурашки побежали от этого прикосновения… Потом взял меня за плечи, притянул к себе и тихо промолвил, склонив ко мне голову :
- А кику жемчужную к свадьбе, как обещал…
Я улыбнулась и прижалась виском к его щеке. Ходить мне в обещанной кике, спору нет. А что обождать до свадьбы поглядеть на нее – в том ли беда.
Не остались без подарков и мать с сестренками. Матери вождь подарил большой нарядно расшитый платок, и сестренок не забыл – каждой досталось по душистому медовому прянику да костяному гребешку белой крепкой кости. Младшим еще по зеленой бусине на кожаном шнурке, какие они тотчас нацепили на белые шейки, а Румяне - витые серебряные колечки с затейливыми завитками. Конечно, и она не утерпела - вмиг приладила их к очелью. Ребята внесли изрядный короб и щедро одарили всех пряниками, не зря мы с Велетой старались.
Когда пришел мой черед дарить жениху подарок, я с поклоном подала ему любовно вышитую по груди и рукавам добрую рубаху, ту самую, лазоревую, что так под очи светлые его славно шла.
А была у меня припасена еще одна рубашечка ему, синего льна, глубокого василькового цвета. Не так богато расшита, как свадебная, а жениху да после сватовства как раз. Назавтра и наряжу его. Лазоревую-то на свадьбу наденет, а пока эту обновит. Новому званию – новый наряд, так-то. Ой, только опять, поди, шутить будет, уж знаю его. Скажет еще - мол, впору самому сундук для нарядов заводить, отродясь столько рубах не имел. А что, и заведем. Ему, вождю, теперь при жене-то отчего ж не наряжаться. Чай, не без рук хозяйку берет, недаром мастерицей слыла...
Назавтра мы с матерью испекли два коровая: один - невесты, другой - жениха. Славные вышли хлебушки, пышные, ладные на загляденье. Лежать им рядышком на столе, красуясь румяными боками, тянуться ласково друг к другу загнутыми рожками. По обычаю, жених приносил свой коровай в дом невесты на сватовство вместе с угощением да подарками, только у нас-то все не как у людей обычно бывало. Редкая невеста из рода уходит в дружину варяжскую… И жених – поискать второго такого, не найдешь. И кому ж теперь короваи ему печь, как не мне?.. Велете с детьми малыми не до короваев, да и везти их из далека-то такого, зачерствеют… Для дела такого свежие потребны. Вот и порешили – испечем-ка их дома с матерью да и выставим вместе на стол. Так-то ведь, коли размыслить, вождь нам не чужой стал с того самого дня, когда принял угощение из материных рук у нас во дворе, испив молока... Сказать по правде, сперва я взметалась - на добрый-то коровай надобно в тесто изрядную часть молока влить, чтоб пышнее да слаще вышел. И так и сяк вертела думу эту, а потом, не сумев рассудить, приступила к самому воеводе с вопросом. Спросила как есть, уж как приговорит. Надобно молвить, ожидала я от него ответа не того, что получила. В который раз удивил меня - и глазом не моргнул, не изменился в спокойном лице:
- Коли из твоих рук, все любо.
Я удивленно вскинула на него глаза:
- Бренн... Да неужто совсем не боишься?
Он помолчал и вдруг улыбнулся:
- Кабы не молоко то да не береза твоя, не быть бы мне ныне здесь с тобой. Нет ему боле власти надо мной. Не тревожься, лей смело.
Жених и невеста
Надобно теперь и про Злую Березу молвить. Вернее, про то, что от нее осталось... Я вышла за тын посмотреть и нашла, что пень необьятного дерева в аршин высотой был весь залит весенними светлыми слезами: проснулись после зимы могучие корни и погнали вверх упрямую жизнь… Я стояла молча, гладя шершавую белую кору, безмолвно благодаря непокорное древо, и в носу уже вовсю щипало и комок рос в горле, мешая глотать. Воевода нашел меня там, подошел посмотреть. Остановился молча рядом, положил тяжелую руку на плечо. Послышался мне вздох или приблазнилось?.. Я подняла на него глаза. Лицо его было задумчиво и чуть печально, будто прежний Мстивой вернулся и смотрел нездешним затуманенным взглядом куда-то далеко и словно бы сквозь меня. Я прижалась щекой к его руке. Подумалось – вон дерево плачет… А он… Страшно было вспомнить, каким он был в те последние месяцы перед Самхейном. Будто неживой уже ходил, словно бы через силу заставляя себя двигаться и дышать... И заново кольнуло в сердце минувшей виной – а я-то, дура девка, еще с Хауком к нему подступила, ой мне…