Дома
Мы сидели и не могли наговориться с матерью. Она не раз и не два винилась передо мной, что отпустила тогда, не удержала… принималась плакать снова, я успокаивала ее, обнимая за плечи и баюкая. Сердце-то материнское болело обо мне все время… как ни ругай, а рожоное детище! сколько ночей проплакала о дитятке беспутном, где сгинуло, какую долю лихую мыкало…Сестренки тихонько сидели с нами рядышком и тоже жались ко мне, слушали и заглядывали в лицо робко и радостно, сестрица старшая вернулась!..
Я рассказывала про нашу жизнь в Нета-Дуне, про то, как в отроках ходила, про доброго Хагена, про посвящение…про поход и ранение не стала говорить, зачем мать пугать… она слушала и знай себе охала, качала головой. Сестренки сидели, затаив дыхание, будто баснь страшную баяла им. Диковинные то были для простых людей рассказы…
Я узнала, что тогда, после моего ухода, мать собрала с полу оставленное мной приданое, что я безжалостно выкинула из сундука, бережно расправила да сложила обратно, давясь слезами и горем...и – диво! – обычно боязливая перед дядькой мать запретила его трогать, не дала Белене и самому дядьке, воспротивилась, хоть режь!.. дядька плюнул да отстал, что с дуры бабы возьмешь… И ведь надеялась вопреки всему материнским сердцем , а ну как дитятко неразумное одумается, воротится, а там, глядишь, и повелитель Род смилуется да и пошлет мужа какого ни на есть... Она продолжала надеяться, хоть надеяться было уже не на что. Вот ведь сердце материнское! Все заботилась обо мне, как умела. Без приданого куда ж, негоже замуж идти, срам один! ..
Я была рада и благодарна матери. Я не держала зла. Сундучок мой с приданым стоял передо мной, приветливо откинув крышку и приглашая заглянуть, и мне казалось, он тоже был рад мне. Я погладила узорные бока, вот и довелось свидеться , сказала я ему, глядишь, и пригодишься мне еще! ... я заново перебирала содержимое, тканое, вязаное, шитое ...