Гуннар подошел ближе и, почтительно поклонившись, протянул мне ладную обувку:
— Не побрезгуй подарком, государыня.
Я удивленно вскинула на него глаза — вот и дожила, государыней величают... С чего вдруг дары такие? Потом смекнула — никак из-за давешней выходки Хаука тревожится, не дурак ведь, видел, что воеводу задело. Хоть и не его человек Хаук, а портить отношения с вождем из-за датчанина залетного не хочет. Еще бы.
Самого Хаука нигде не было видно. Оно и к лучшему.
Подумав, я взяла черевички, поблагодарила от сердца. Гуннар мне нравился, не хотелось обижать его отказом, да и подарок пришелся кстати.
Кончив с покупками, я отправила нагруженного Твердяту в крепость. Дело было сделано, и теперь мне хотелось уйти прочь с шумного торга, скрыться с глаз людских.
Мысли, занятые ненадолго товаром, снова закрутились вокруг воеводы. Что же такого было в той песни, что так растревожило его? И переводить-то не захотел… Два слова сказал и молчок. А глянул... как водой ледяной окатил. Я невольно поежилась, вспоминая тот его взгляд. Беспокойство и смутная тревога не давали мне покоя.
Я задумалась и не заметила, как ноги сами вынесли меня на берег, к самому морю.
День был ветреный, но небоскат улыбался ясной лазурью и вешнее солнышко светило на землю, ничем не омраченное. Мерно плескали волны, облизывая чистый песок. Над морской ширью носились и кричали жадные чайки, выхватывая друг у друга лакомые куски.
Я любила море. Что в ясные, что в хмурые дни - оно неведомым образом меня успокаивало, наполняло силой. А уж когда волновалось и мятежный ветер носился над бурлящими гребешками волн - тогда в душе моей рождалось ликование, будто часть меня была там, в бушующей и грозной стихии, сливаясь с ней в единое целое...
Я остановилась у кромки воды чуть поодаль от мостков, радуясь желанному одиночеству.
Неподалеку стояла лодья Гуннара. В этот час она была пуста, только ходил по палубе часовой — остальные, верно, были на торгу .
У воды высился камень, на котором прежде любила я посиживать, когда выдавалось свободное времечко. Это был большой валун чуть выше половины человеческого роста, с гладкой и ровной верхушкой. Я забиралась на него и подолгу сидела, глядя вдаль.
Раньше я частенько прибегала сюда, когда хотелось побыть одной, подумать. Теперь стало вовсе недосуг. Но сегодня меня тянуло, будто к старому верному другу, с которым помолчишь рядом - и легче на душе, будто утешил. Дома в печали я уходила в лес, а здесь вот - к морю шла, так уж повелось.
Я зашла за камень. Здесь был чистый гладкий песок, волна не добегала до подножия валуна на пару локтей. Присела на корточки, опустила руку в прозрачную студеную воду да так и осталась сидеть…
Я думала о том, как дивно переменилась моя жизнь. Мысли прежние печальные о судьбе моей девичьей совсем меня оставили, да и как по-другому-то - подле него.
Все, кроме одной…
Вид довольной Голубы на торгу снова всколыхнул во мне прежний страх, назойливым молоточком стучащий в виски все громче с каждым днем. И к давешнему огорчению из-за вождя добавилась привычная уже тревога — как замуж за него пойду, утаив подобное?.. Ох, где же смелости найти открыться… Раньше надо было думать, зло корил и ругал меня кто-то другой. Ишь, дотянула, дождалась до последнего. Теперь-то уж и просватана… Вот и думай, невестушка, как сказывать будешь, как в глаза поглядишь.
А не сказать как?..
Я вдруг отчетливо осознала — не смогу ведь дольше скрывать-то. И так уж тянула, надеялась все, что само образуется. Ан не сбылось. Моченьки нет больше, огнем горит все внутри от мысли одной… Верно, раньше признаваться надо было… Да все времени подходящего не находилось, нарочно оправдывала я свою трусость. Положила себе — как вернемся со сватовства, тут и скажу… Да. Вот уж подгадала! Нечего сказать. А тут еще Хаук, голова бедовая, как нарочно… Мне и прежде-то боязно было к воеводе с такой вестью приступить, а к такому, как теперь, и подавно не смогу подойти… И вроде с утра смотрел ласково, не хмурился, а не отпускало меня — не то с ним что-то…
Сердце болезненно сжалось. Я обхватила колени руками, спрятала лицо. Выходила я снова без вины виноватой, и совесть грызла меня нещадно за робость да нерешительность проклятую.
Покою мне не было... Не шло из ума, как глянули на меня давеча любимые глаза... Без всякого выражения, как прежде. И холодом потянуло…
Будь она неладна, песнь эта, и Хаук дерзкий вместе с ней!
А коли не в Хауке дело?.. Что, если сама виновата, вопрошала я себя в который раз. Нешто на меня осерчал, что с датчанином речи вела?..
Сколько я так сидела за камнем, задумавшись, не ведаю. Очнулась вдруг, услышав шорох шагов и тихое позвякивание, и тут только поняла, как затекли ноги.
Кто-то спускался к воде.
Я поспешно растерла руками лицо — кто бы ни был, а невесте вождя негоже грустной казаться, не хватало еще новых сплетен в деревне. И так небылицы бают, им только дай повод… Медленно поднялась, не чувствуя отнявшихся ног. Отряхнула намокший подол от налипшего песка, выпрямилась и с любопытством бросила взгляд назад — посмотреть, кто пожаловал … И застыла от неожиданности.
Я увидела Хаука.
Тот повернулся было уходить, но потом пригляделся и, кажется, раздумал. Узнал.
По лицу его было не понять, рад ли был он нашей нежданной встрече. Сперва мне показалось, будто смотрел со смущением, словно застала я его за чем-то непотребным.
Я шагнула из-за камня и вдруг заметила, что на левой скуле под глазом у него разливалась густая багровая синева, верхнее веко заметно припухло.
Это что же… Нешто с кем подрался?.. Выходит, не зря боялась.
Тут я осознала до конца и спохватилась — ой щур! да с кем же?..
... Нет, вождь не стал бы никогда опускаться до такого, уверенно говорило что-то внутри. Я достаточно уже знала его и не могла ошибиться.
Разве что из-за песни той?.. Как знать, что еще там за песнь-то была, вон как злился… Неспроста мне сказывать не хотел.
Да только все равно не верю, чтобы вождь… Не мог он.
А с кем же тогда?..