В синих глазах вспыхнули искры, румянец ярче зажегся на скулах — задела -таки, значит.
Кривая усмешка снова перекосила его лицо, когда он сказал:
— Экая ты неласковая с гостем, Валькирия… Ну коли так просишь, растолкую, да строго не суди — не много еще по-вашему выучиться успел, всего и не перескажешь. Больно мудрено выходит наши песни на ваш язык толковать! Но уж попробую, а там сама смотри, хорошо ли вышло.
Он замолчал надолго, верно, собирался с мыслями. Потом медленно заговорил, изредка останавливаясь — речь словенская и впрямь еще давалась ему с трудом:
Слово злое, словно Локи,
Нас с тобою разлучило.
В сердце гордой девы битвы
Стужа, как в пору буранов.
Верно, лживый плут подстроил
И надумал посмеяться,
Подсказав мне эти речи,
Дав тебе услышать их.
Ясень битвы деве дарит
Серебро и поцелуи —
Вождь с высокого престола
Кличет славную женой.
Мой же спутник ныне ветер
По дороге лебединой.
Отнесёт он в Гардар песню.
Чайки ран заплачут вслед.
Я внимала ему, затаив дыхание, чтобы ничего не пропустить. Цепко перебирала каждое слово — уловить, найти, чем могло задеть вождя сказанное?.. Но, как я ни старалась, так и не смогла отыскать ничего обидного. Напротив — песнь мне понравилась. Почти все было понятно, и выходило ладно. Вот только не разобрала, к чему там имя чужестранное было вначале… Я вроде бы уже слышала это имя — Локи. Но не могла вспомнить, где. А потому спросила:
— Ты сказывал - слово злое, словно Локи… А кто это — Локи?
Хаук приосанился, будто довольный моим вопросом, и отвечал:
— Локи есть наш Бог, что ведает ложью и обманом. Он злой шутник и знатный хитрец. Любимая его забава — досаждать людям и даже Богам. Он любит подслушать людские мысли и посмеяться, заставив говорить то, о чем позже горько жалеешь… Сами Боги немало пострадали от его проделок. Однажды, когда терпение Богов кончилось, Локи схватили и повесили в пещере на кишках его убитого сына, потому что только такие путы он никогда не смог бы разорвать…
Я невольно поежилась — наберешься страху о чужой вере слушать!
Не сдержав отвращения, поморщилась и сказала:
— Верно, немало досадил этот Локи вашим Богам, коли такое над ним утворили.
Хаук только шире заулыбался, от чего подбитый глаз превратился в щелочку. Кивнул и продолжал:
— Сверху над ним на скале лежит большая змея, капая ядом из пасти прямо ему на голову. Говорят, только его жене позволено быть с ним. Ее зовут Сигюн. Она необыкновенно добра и не менее красива. Она не захотела оставить мужа и теперь днями и ночами держит над ним чашу, собирая в нее яд и облегчая его муки. Когда чаша переполняется, она выходит ее выплеснуть, и тогда яд капает на голову Локи и тот корчится от боли в своих путах. Люди говорят, от этого земля содрогается изнутри — то ворочается в своей темнице Локи …
Я слушала Хаука и думала. Вот ведь — сколь много земель и народов непохожих в них, сколько разных верований и Богов… Широк, необъятен белый свет, а везде, куда ни посмотри, одно… Повсюду издавна люди складывают песни про любовь и верность. И свято верят, что нет на свете ничего крепче любви… Если только это та самая, единственная любовь.
Та, что не боится смерти… Та, что никогда не перестает. Такая любовь даже воле Богов не побоится перечить.
Вот и Сигюн дождалась своего единственного Того… и ради него готова была вечно держать отравленную чашу. Вплоть до самого конца света, баял Хаук.
Я спросила:
— Отчего вы называете воинов именами деревьев? Ясень битвы — это вождь?
Хаук снова одобрительно тряхнул головой и гордо вскинул подбородок:
— Ясень битвы — так именуют сильных воинов, потому что они подобны крепким деревьям. На моей родине все светлое считается красивым. Ясень — это светлое могучее дерево. Оттого такое звание очень почетно и делает честь тому, о ком так сказали.
Я задумчиво кивнула. Доброе назвище… Не усмотришь тут обиды вождю. Да и про меня слова дурного не сказал…
А Хаук тем временем полез в кожаный кошель, пристегнутый к поясу, и вытащил ожерелье. То самое, с лунницами.
Я вопросительно вскинула брови — почто с собой таскает?.. нешто еще надеется, приму?
Он подержал ожерелье на ладони, разглядывая. Помедлил, будто раздумывая о чем. Потом, словно решившись, сжал его в кулаке, выпрямился и неожиданно весело глянул мне в глаза:
— Не хочешь ты принимать мой подарок, так пусть морская великанша Ран примерит! Придется по нраву — глядишь, не утащит на дно своей сетью…
С этими словами он размахнулся… и ожерелье полетело над морем и упало далеко в воду, плеснув на прощание малыми брызгами. Я проводила его глазами.
Хаук посмотрел на меня. Теперь на его лице была удивительно добрая, ласковая улыбка.
Он сказал почти весело, и, может быть, впервые без насмешки:
— Не серчай, Валькирия! Пусть Боги дадут тебе счастье с твоим хевдингом. Даже им не под силу решать, кого любить… Трудно было сделать выбор достойней. Прощай!
Я отчего-то покраснела, сердце екнуло в груди от упоминания о вожде. Глянула в глаза датчанину и неожиданно для себя улыбнулась:
— Прощай, Хаук! Доброй тебе дороги.