— Наносящий удар! *
Внезапная хрипота прошла и голос зазвенел в повисшей благоговейной тишине.
Воевода смотрел на меня, не отрываясь. Будто не мог поверить, не ослышался ли. Я протянула руку с мечом к нему и громко повторила:
— Наносящий удар!
Радостный гул поднялся в гриднице. Тишина сменилась нестройным многоголосием: вся дружина подхватила за мной, повторяя гордое назвище, и вот уже было не разобрать слов, все слилось в громогласный восторженный клич, завершившийся оглушительным топотом и ударами сотни крепких кулаков о дубовые столы!
Я стояла, задохнувшись от переполнявших меня чувств, крепко сжимая рукоять чудесного меча. Вождь вышел ко мне. Глаза его лучились. А лицо было такое… Таким счастливым его еще не видели.
Осыпали нас подарками щедро — за всю жизнь столько не извести! Не всякий у нас мог позволить себе на торгу покупать, но всякий хотел поздравить да отдарить, отблагодарить вождя за заботу и радение. После кметей выстроились в очередь друг за другом и молодшие отроки, а за ними девчонки-невольницы с чернавушками, пряча за спинами немудреные подарки: резные ложечки, берестяные туески, вязаные копытца да рукавички. Небогато подношение, а все по сердцу, коли с добрым пожеланием сделано! Лежать им рядом с дорогими дарами на широкой лавке, укрытой доброй тканиной. На самом видном месте — драгоценный меч, подле него — груды пушистых шкурок, разноцветные низки бус, отрезы дорогой парчи… Вот блеснул тонкий шелк, лунным светом сверкнуло светлое серебро… Оружие всякое, сундук, богато украшенный резьбой, ларцы искусной работы, костяные гребешки, тонкие стеклянные кубки, расписные блюда…
Едва успели вручить нам последние подношения, как донеслись со двора веселые звуки плясовой! Запели задорно гудки, подхватили лихой наигрыш гусли. Затрещали трещотки, ударили в бубны — гуляй, люд честной, веселись, славь новую семью, Богам на радость, людям на заглядение! Высыпали все во двор, а там уже завели песню звонкоголосые деревенские славницы, пошли в пляс с ребятами, я оглянуться не успела, как подхватил меня муж, закружил, увлек в самую гущу веселья! Только и успела подивиться: вот тебе и суровый варяг — выходит, и плясать все-таки умеет, и веселиться — любо-дорого посмотреть. Ноги сами собой в пляс пошли, а глаза только его лицо видели, все вокруг слилось в разноцветное клубящееся колесо, а посередке — мы двое…
* Наносящий удар — так звучит имя Бренна в переводе с галатского
Заботы и радости
Прошло после свадьбы несколько дней. Я обустраивала жилище, хлопотала по хозяйству, и все невольно прислушивалась к себе, замечая, как изменилось мое внутреннее устроение. Мужней женой стала, и внутри словно солнышко вешнее поселилось, и особая, светлая тишина. Прежде-то хорошо было несказанно, а теперь и вовсе сделалось… Слов не подберешь описать. Я то и дело ловила себя на том, что напеваю, и что то была за песня, я и сама не знала, а только улыбка не шла с губ. Будто и не ходила вовсе — летала, и было дивно вспомнить, как жила в прошлой жизни та, не умевшая так петь и улыбаться. Нынче же — само просилось наружу, не удержать… Ловила украдкой мужнины взгляды и смущалась, как девчонка, столь ясны и горячи они были.
В один из дней случилось нежданное. Такое, что вытянуло меня из блаженного состояния, заставило снова подобраться, как перед боем. Девчонки взволнованно шептались, обсуждали новость: дочка старейшины дите скинула! Я сперва ушам не поверила. Никак, ослышалась?..
Нет… Выкидыш. Так и есть.
Да как же… Стряслось что?
Много ли бабе брюхатой надо? Известное дело: как непраздна становится жена, ей след хорониться от чужого глаза, до времени не болтать о том. Мало ли, человеку недоброму в уши попадет, а там и до беды недалеко… Чем-то Богов прогневила дочка старейшины? Подружкам ли хвастаться поспешила, ведь еще и живот круглиться толком не начал, а в крепости уж все знали… На пороге сидеть поди всяко остереглась: этого любая женка в тягости как огня бежит.
А уж не свадьба ли наша ей глаза исколола? Сама не была, так рассказали, поди, люди добрые, а то и сам батюшка с братьями. Про дары богатые да почести, да что с рук не спускал. Вот и прижгло завистью девку. Чего доброго, озлилась да вытворила что в сердцах, повредилась ненароком?..
Подробней славницы сказать не умели. Шушукались, предположения всякие строили. А я сидела за рукоделием что оглушенная, стараясь не показать, как взволновало меня случившееся. И — стыд сказать, но внутри будто кто тихонько с облегчением вздохнул…