Я вылетел из дома пулей. Кристинка, Димас и остальные ждали меня во дворе. Галдели, хохотали. Хотелось крикнуть им, чтоб заткнулись — так не вязался сейчас их смех с тем, что творилось…
Стиснув зубы, сдержался. Молча сел в машину, вцепился в руль. Кристинка плюхнулась рядом, повернулась ко мне.
— Кир, да забей. Ситуация — говно, конечно. От Игоря Владимировича я прямо не ожидала…
— Слушай, заткнись, — оборвал её я.
Она надулась. На заднее сиденье втиснулись остальные.
— Так что, здесь зависнуть не получится? — спросил кто-то из корешей Димаса.
— Не получится, — угрюмо ответил ему Димас, опередив меня.
И хорошо, иначе я бы ответил трёхэтажным.
— А куда мы теперь? — вякнула Кристинкина подружка.
Я резко рванул с места.
Куда? Да чёрт его знает. Просто отсюда подальше. Внутри до сих пор всё крутило и жгло. Не в силах слушать дебильные шутки и хохот за спиной я врубил на полную музон. Салон чуть не разорвало от грохота басов. Зато все смолкли. Кристинка потянулась было сделать потише, но наткнулась на мой взгляд и не стала. При всей своей дури и спеси, она всегда тонко чувствовала, когда можно показывать нрав, а когда не стоит.
К ней обратно я всех и привёз. Сам выходить не стал.
— Кир, а ты…? — сжала моё запястье Кристинка.
— А я сегодня пас.
— Ну, может, позже заедешь? — неожиданно расстроилась она.
Я неопределённо дёрнул плечом. Может быть. Но точно не сейчас. Потому что я себя знаю. В таком состоянии пить мне точно нельзя. Иначе сорвёт клеммы и тогда — тут даже я не могу сказать, что будет тогда. Но однозначно — ничего хорошего.
Я вернулся домой. Ася возилась на кухне, намывала и без того чистые стены и под нос пела "Один раз в год…".
Я мельком заглянул, но пугать её своим неожиданным появлением не стал.
Мать всегда говорила, что Ася — наш якорь. Без неё нас бы всех унесло. А скорее, разнесло по разным сторонам.
По ходу, так оно и будет. Совсем скоро.
Слова отца до сих пор разъедали мозг. Всё было напрасно, всё разрушилось. Может, даже лучше было бы, если б он ушёл сразу.
Тогда мать, как мне кажется, его уход не заметила бы в своём непробиваемом анабиозе. Три года почти до неё было не достучаться. Она забывала есть, умываться, принимать лекарства. Она не отзывалась, не реагировала ни на какие вопросы и слова. Она не делала ни-че-го, просто сидела с потухшим взглядом.
Ася за ней ходила, как за маленькой, ну и я там на подхвате…
Отец привёл ей сначала одного мозгоправа, потом другого, но что толку. За три года из яркой, красивой, ухоженной женщины мать превратилась в бледную тень. Она даже не жаловалась, когда у неё там что-то с сердцем было. Просто серела лицом и сползала на пол, как подкошенная.
И вот только не так давно она начала оживать, чем-то интересоваться, что-то делать, куда-то из дома выходить. Перестала ночами выть у меня за стеной, в Данькиной комнате. А летом даже вдруг решила, что пора сделать ремонт — давно не делали, всё устарело, обои надоели, шторы не модные.
Отец охотно поддержал её затею, быстренько отправил нас с ней на два месяца на Мальдивы, сам всё организовал. Ну, сделали всё шикарно, спору нет. Только Данькину комнату не тронули, это место свято и неприкосновенно.
Правда, теперь вот свербит мысль, что он делал эти два месяца. Ну помимо встреч с дизайнерами и рабочими.
«Не тебе о Даньке говорить», — последнее, что сегодня бросил мне отец.
А я всегда знал, что он винит меня в его смерти. Хоть отец никогда прямо этого не говорил, но ведь иногда и без слов всё понятно. И не он один.
Да что уж, я и сам себя виню…
29. Кирилл
Дане не повезло с самого начала. Мы родились с ним в один день, точнее, в одну ночь. Я его опередил на пару минут. Только вот я родился здоровым, а у него была гипоксия.
Я и рос здоровым. А у Даньки — вечные бронхиты, которые в итоге вылились в астму.
Мы не были близнецами. Мы даже не были друг на друга похожи. Хрупкого Даню буквально колыхало на ветру, а я в девять лет запросто сходил за двенадцатилетнего. Кожа его бледная, до голубого отлива, аж прозрачная, совсем не выносила солнца и сразу покрывалась красными пятнами-ожогами. У меня же загар прилипал моментально и не успевал сойти за зиму, так что Данька дразнил меня цыганом.
Да даже волосы: у него — светлые, у меня — чёрные. Вот так посмотришь и не скажешь, что мы с ним двойня. Да вообще как не родные.
Каждое лето родители с Данькой уезжали куда-то, где полезный воздух. А я отравлял жизнь бабушке с дедом, пока они, совсем устав, не перепоручали меня Асе, с которой, впрочем, мы жили душа в душу. С ней было легко и весело. И хотя я скучал и страшно радовался возвращению родителей, с их приездом лёгкость и веселье заканчивались.