Я, ставший невольным свидетелем этого смертельного «танца», с ужасом смотрю на обе обездвиженные машины… На меня находит некое онемение, паралич, если хотите, так что я даже не могу заставить себя выйти из своего авто, хотя и остановился, подобно многим другим у обочины, так как проехать мимо было бы просто немыслимо.
Почему-то вспоминается опрокинутый на спину зеленый майский жук, виденный мной однажды на дорожке в саду: он лежал там, словно драгоценный изумрудный камешек, и беспомощно шевелил лапками — казалось, стоит наступить на него ботинком, и все его мучения закончатся. Я тогда перевернул его палкой и смотрел, как он улетает, посверкивая своей хитиновой спинкой… Неуместное воспоминание. Встряхиваю головой, отгоняя воспоминание…
Вижу наконец, как некоторые автомобилисты спешат к месту аварии, другие звонит по телефону, должно быть вызывая полицию и «скорую помощь», но сам не могу заставить себя даже пошевелиться.
Марк, разве не твоя прямая обязанность помогать попавшим в беду людям, наконец произносит мой внутренний голос — мой незримый тиран — ты же врач. Вставай и иди!
Именно тогда я и приоткрываю дверь своего Мерседеса и на нетвердых ногах шагаю к покореженному автомобилю своей загадочной незнакомки…
Мужчина в потертых джинсах как раз пытается открыть дверь со стороны водителя, налегая на нее всем своим тощим телом, но ту, похоже, заклинило, и его усилия остаются тщетными… Я молча хватаюсь за раму с выбитым стеклом, и мы оба в очередной раз тянем ее на себя: та поддается с тягучим стоном раненого гиганта, не желающего быть потревоженным, а потом мы видим виновника аварии, который — удивительное дело! — преспокойно сидит в своем кресле, вперив непроницаемо обалдевший взгляд в лобовое стекло своего несчастного, покореженного автомобиля.
Эй, парень! — опасливо трогает его за плечо Потертые Джинсы. — С тобой все хорошо?
Мне, наверное, стоило сделать это первому, но я не могу отвести глаз от женщины на пассажирском сидении: она находится в странном изломанном положении, словно картонная кукла на шарнирах, которую капризный ребенок неестественно изогнул в самых неожиданных местах, и ее голова, покоившаяся на передней панели, залита кровью так сильно, так что я практически не могу различить ее лица.
Не знаю, что произошло, — отвлекает меня от созерцания незнакомки голос ее спутника. — Я не знаю… Боже! Что… Что случилось…
Ты можешь выйти? — снова интересуется Потертые Джинсы. — У тебя кровь в волосах…
Я не знаю… не знаю, — продолжает лепетать тот, ощупывая свои волосы. — Я попробую…
Он неуверенно шевелится, словно человек находящийся в трансе или испытывающий приступ острого лунатизма, а потом при помощи тех же Потертых Джинс осторожно вылезает наружу, поддерживаемый его хилой рукой. Сам-то пострадавший отличается крепким накачанным телом спортсмена с отлично развитой мускулатурой, нарастить которую, как отмечаю я про себя, стоит немалых усилий, и мысль эта мгновенно вызывает волну антипатии, подступившей к горлу подобно изжоге. Я тяжело сглатываю, а потом наконец выхожу из своей задумчивой созерцательности, увидев, как дверь со стороны незнакомки тоже распахивается и чьи-то волосатые руки тянутся к ней.
Не трогайте ее! — вскрикиваю я стремительно, потом оббегаю машину и оттесняю сердобольного парня с волосатыми руками. — Я врач, — поясняю ему резкость своего голоса, — возможно, мы лишь повредим ей своей помощью…
А она вообще жива? — немного напуганно спрашивает тот, и тогда я острожно беру руку женщины, чтобы проверить ее пульс. О ее возможной гибели я даже не думал до этого момента… Она просто не могла умереть! Люди не могут умирать так внезапно… Минуту назад смотреть на тебя, а потом умирать? Нет, сначала они должны долго и мучительно болеть, как я понял это по работе в клинике, а уж потом умирать… Разве не так?