— Вы правда думаете, что мне лучше смыться?
— Ты сам понимаешь, что я не с легким сердцем тебе это советую, — сказала мать, — но все-таки, я думаю, если они придут сюда, тебе лучше уехать. По одному виду беженцев с севера понимаешь, какой это ужас.
Жюльен вышел. Отец сел завтракать. Он окунал ложкой в кофе хлеб, нарезанный кубиками, и, размочив, медленно жевал его.
Помолчав, мать спросила:
— А ты, Гастон, как думаешь?
— Что я могу сказать! Вот уж сколько дней я и так и этак прикидываю. И оставаясь рискуешь, и опять же для беженцев свой риск есть…
Он не кончил и пожал плечами, словно говоря, что решать не берется. Мать это знала.
— Как-никак он и твой сын, — сказала она, — а думать приходится мне.
Отец не ответил. Он выпил кофе и, встав из-за стола, сказал:
— Пойду на улицу. Может, что узнаю.
Умывшись, Жюльен сел завтракать. Мать старалась накормить его получше, густо мазала ему хлеб маслом, подкладывала бутерброды, достала из шкафа пачку печенья. Она еще раз проверила, не забыла ли уложить чего в рюкзак.
— А для велосипеда у тебя все, что надо, есть? — спросила она. — Если, скажем, колесо лопнет?
Жюльен улыбнулся.
— Ну конечно, есть, — сказал он. — Но лопаются не колеса, а шины или, еще точнее, камеры.
— Этого я не знаю, зато отлично знаю, что машины и велосипеды в пути часто портятся, что починить их нечем и они подолгу стоят на месте.
Она вдруг замолчала. В саду кто-то разговаривал. Мать выбежала на балкон. Сад тонул в белесом предутреннем свете. Под деревьями темным слоем золы лежала тень. Сквозь ветки деревьев мать увидела силуэты двух людей. Она узнала голос мужа. Он вышел на дорожку, ведущую к дому. Он вел велосипед, держа его одной рукой за руль, другой за седло. К багажнику был плохо привязан огромный чемодан, и велосипед вихлял то вправо, то влево.
За отцом усталой походкой, пошатываясь, шел юноша с Жюльена ростом, правой рукой он держался за левое плечо.
— Что с ним? — спросила мать.
— Его ранило, мальчишка совсем обессилел. Он, верно, издалека.
Паренек повалился на скамью. Мать подошла к нему.
— Мне бы воды, — попросил он.
Мать испугалась его глаз. На нее глянул из них не страх, а пустота. Странная пустота… Пустота, от которой сжималось сердце.
— Боже мой, боже мой, — прошептала она.
Она побежала в погреб, принесла кувшин с холодной водой и стакан.
— Напои его, Гастон, — сказала она. — Только не давай сразу много — он вспотел. Я приготовлю вина с сахаром, это подкрепит его.
Юноша сразу опорожнил стакан.
— Налейте, пожалуйста, еще, — попросил он.
— Нет, подождите минутку, сейчас мы дадим вам выпить вина для подкрепления сил.
Отец поставил кувшин на скамью. Паренек схватил его и вылил себе на голову и на плечо.
— Вы с ума сошли, — сказала мать.
Он покачал головой, медленно, с жалкой улыбкой.
— От этого лучше, — шепнул он.
Мать провела ладонью по его мокрому лбу, к которому прилипли пряди очень черных вьющихся волос.
— У него жар.
Она увидела, что на его рубашке, у плеча и пониже, запеклась кровь.
— Надо бы посмотреть рану.
— Нет, нет, — сказал юноша, — она засохла.
Отец рассказал спустившемуся в сад Жюльену, что раненый юноша едет из Домбаля.
— Это далеко? — спросила мать.
Раненый мотнул головой.
— Очень далеко, на севере, — пробормотал он.
— Надо бы отвести его на кухню.
Жюльен помог ему подняться по лестнице, усадил на стул. Отец приготавливал вино с сахаром, а мать подошла к раненому.
— Покажите-ка мне вашу рану, — сказала она.
— Нет, мне будет больно.
— Она у вас не перевязана?
— Я снял бинт, он сползал. Рубаха присохла к ране, так что все равно, как перевязана.
— Будьте благоразумны, в таком состоянии ехать дальше нельзя.
Юноша проглотил вино с сахаром так же быстро, как перед тем воду. Он как будто немного приободрился. Матери показалось, что в его черных глазах затеплилась жизнь. От воды, стекавшей по его грязному худому лицу, оставались полосы. Он посмотрел на Жюльена, сразу нахмурился и спросил:
— Ты здешний?
— Да.
— И остаешься?
— Я собирался уехать.
— Уезжай, — сказал он. — Смывайся… и побыстрей. Смывайся, они с минуты на минуту будут здесь.
На этот раз в его взгляде не было пустоты. Страх придал ему жесткое выражение, черты лица еще обострились.
— Велосипед есть? — спросил он.
— Да.
Выражение глаз опять изменилось, и матери показалось, будто в них теплится надежда.