Мать ее уже не слушала. Не сказав ни слова, вернулась она на кухню. Ноги отказывались служить. Она села на стул. Руки дрожали.
— Боже мой, — повторяла она, — я пила вино и смеялась… и спала, а мой мальчик на дороге… Был налет… сбрасывали бомбы… Может быть, есть раненые, убитые… Господи боже, за что ты меня наказываешь?
Она словно окаменела. Сидела, уставившись на пустую бутылку.
— И подумать, ведь я не пью вина… и смеюсь редко… Господи, верни мне его… Верни, молю тебя… господи. Ведь это я, я настояла, чтобы он уехал…
Она замолчала. Ей показалось, что наверху скрипнула половица. Она прислушалась. Отец встал. Ходит, пошел к окну. Вот стукнули ставни, крючок ударился о стену. Сейчас отец сойдет вниз.
Мать сразу выпрямилась. Сложила на груди руки. Ей сдавило горло, она с трудом шепчет слова.
— Господи, я не хожу в церковь… мне вечно некогда… но не в этом дело… я знаю, что это не такой уж тяжкий грех… Но, — она остановилась: скрипят ступени, — верни мне моего мальчика. И я обещаю не пить больше ни капли вина… не… не… — она придумывала, какой еще обет дать господу богу, от чего еще отказаться, но не могла ничего придумать, — я обещаю не делать ничего ради своего удовольствия… Обещаю тебе…
Дверь с лестницы открылась. Отец вошел, смотрит на нее.
— Ну что? — спросил он.
— Знаешь, я уснула в шезлонге, — сказала она.
— Слышала какие-нибудь новости?
Она колебалась.
— Нет, — сказала она наконец, — ничего не слышала.
Отец пошел к раковине и тоже умылся.
— Шампанское у господина Робена отличное, — сказал он. — Но у меня после шипучих вин всегда голова трещит.
— Хочешь таблетку?
— Да, неплохо бы.
Мать достала таблетку. Потом начала убирать со стола. Она взяла пустую бутылку и вышла на крыльцо.
— Оставь, — сказал отец. — Я отнесу.
— Ладно, раз уж я взяла.
Она быстро спустилась, поставила бутылку у порога погреба и поспешила к мадемуазель Марте. Нагнувшись к ней и все время поглядывая на дверь в кухню, она зашептала:
— Послушайте, если муж будет спрашивать, что делается, не рассказывайте про бомбежку… Не стоит, он и так уже нервничает.
Старая дева кивнула, не отрываясь от вязанья.
Мать вернулась на кухню. Отец растворил таблетку в полстакане воды с сахаром. Она поглядела на него, потом докончила убирать со стола. Отец выпил воду, налил в стакан еще немного и, запрокинув голову, разом проглотил; затем встал, чтобы вымыть стакан.
— И подумать только, ведь сегодня воскресенье! — вздохнул он.
38
Проснувшись на другое утро, мать сразу почувствовала, что новый, только еще народившийся день какой-то не тот, чего-то ему не хватает. Она подошла к окну. Все было спокойно. Светлая полоса на небосклоне поднялась выше, отошла от уже засиневшей цепи гор. Мать прислушалась.
Ничего.
Совсем ничего. Тогда она вернулась к кровати и разбудила отца.
— Кончено, — сказала она. — Уже не идут.
— Кто не идет?
— Говорю тебе — никто не идет. Надо бы взглянуть.
— Ладно, сейчас встану.
Она сошла вниз и быстро оделась.
Когда оба были готовы, они молча посмотрели друг на друга. Отец открыл дверь и вышел на лестницу. Мать тоже вышла.
— Ты не думаешь, что это неосторожно? — спросила она.
— Надо все-таки узнать, в чем дело!
Они сошли в сад и остановились на скрещении двух дорожек.
Ничего.
Тишина.
Город как вымер. Никого, ни признака жизни в соседних садах. Даже никто окном или дверью не стукнет. И завод молчит.
— Я один выйду на улицу, — сказал отец. — Незачем обоим идти.
— А почему?
— Никогда нельзя знать…
— Так уж лучше я пойду, женщине не так опасно.
— Нет, это не дело.
— Тогда подождем, — сказала она.
Утро было теплое. Они сидели рядышком на скамейке, вглядываясь сквозь деревья в улицу, прислушиваясь к крику птиц, к стрекоту насекомых, к шелесту листьев.
Мать подумала, что они никогда раньше не сидели без дела в эту пору дня.
— Утром меньше шума, чем вечером, — сказала она.
— Ты думаешь? Утро-то сегодня особенное.
Они опять помолчали. Тишина подавляла.
— Ума не приложу, что теперь будет, — сказал он.
— Хотела бы я знать — это всегда так?
— Конечно, только раз на раз не приходится. Одни бегут, другие настигают, а какой-то промежуток всегда есть.
— Как ты думаешь, здесь еще остались солдаты, город будут защищать?
— Самому бы хотелось знать.