— Сейчас будем завтракать, — сказала мать.
— Не откажусь, — улыбнулся солдат.
Она уже растапливала плиту, гремела кастрюлями.
— Со вчерашнего дня молочница не приходит, — сказала она. — Будем пить черный кофе.
— Неважно, — сказал солдат.
Пока она готовила завтрак, он положил руки на стол и разглядывал свои ладони.
— Знаете, это действительно нужно видеть. И даже претерпеть. — Он опять помолчал, словно подыскивая слова. И вдруг спросил: — Если телега колесом проедет по ржи, представляете себе что получится?
Отец как будто удивился, он кивнул и пробормотал:
— Ей-богу, я…
— Ну, так вот, вообразите себе колосок, который попробовал бы сопротивляться, помешать телеге двигаться вперед. Вы и представить себе не можете, что это такое. А нам врали: у них все эрзац, и едят-то они таблетки, и подметки у них картонные. Скажут же такое! Нет-нет, говорю вам, сопротивляться немыслимо, просто немыслимо! Когда я вспомню весь тот вздор, что про них мололи!..
— Однако в четырнадцатом году… — начал отец.
— Да-да, знаю, — перебил его солдат. — Марна… Но можете быть спокойны, на этот раз Марны не будет и Луары тоже, да и вообще ничего не будет. Средиземное море — это еще туда-сюда, да и то, кто знает, Гитлер столько раз требовал обратно свои колонии…
— Но, в конце концов, мы ведь не Австрия, — возмутился отец, — не присоединят же нас к ним! Нельзя же их терпеть у нас до скончания века!
Солдат устало махнул рукой и сказал, поморщившись:
— Что будет дальше, это уже другой разговор. Я знаю одно: устоять против них мы не можем. Техники не хватает. А насчет высоких идей, знаете ли, их с меня сегодня не спрашивайте. Я совсем выдохся. Может, этого и не видно, но голова у меня сейчас в том же состоянии, что и ноги.
Отец уже не спорил. Мать поняла, что он очень устал. Лицо его еще больше сморщилось; вокруг глаз были темные круги.
— Господи боже, — вздохнул он. — Кто бы это мог подумать всего пятнадцать лет назад!
Солдат ничего больше не сказал. Мать налила ему чашку кофе. Он поблагодарил, отрезал кусок хлеба и начал быстро есть.
Отец мешал ложечкой в чашке.
— Ты мешаешь, а сахара не клал, — заметила мать.
Отец положил два куска сахару в чашку и снова стал медленно мешать ложечкой. Мать все время следила за ним. Несколько минут она сдерживалась, потом все-таки сказала:
— Послушай, Гастон, пей, кофе остынет.
Отец отрицательно покачал головой, потом отхлебнул глоток.
— Послушай, что с тобой? — спросила она. — Почему ты не ешь?
— Я не голоден, — сказал он.
Она вздохнула. Солдат на минуту перестал есть. Мать подвинула к нему хлеб и масло.
— Кушайте, кушайте, после той дороги, что вы проделали, вы, верно, голодны.
40
Часть утра отец возился то в саду, то на кухне; потом не выдержал, взял лейку и пошел к калитке.
— Ты куда? — спросила мать.
— Пойду к фонтану. Я взял лейку, чтоб предлог был, посмотрю, что делается.
Она вернулась к солдату Гиймену, который все еще сидел на кухне. Они поглядели друг на друга, потом мать сказала:
— Ну, вот вам. Они здесь, и как будто ничего не изменилось.
— Не всюду это прошло так гладко.
— Так-то оно так, но если б я знала, я ни за что не отпустила бы сына неизвестно куда. Господи, где-то он сейчас?
Она рассказала, как уехал Жюльен, а потом словно про себя прибавила:
— Я не только отпустила его, я настояла, чтобы он уехал.
— Тут уж ничего не поделаешь, — сказал Гиймен. — Бывает и так: люди снялись с насиженного места, а на дороге в нескольких километрах от родного дома их убило. Часто дом стоит, а хозяина уже нет. Вот хотя бы неподалеку от Везуля нас обстреляли с самолетов. Все бросились в канаву. Первая волна прошла… Бух, бух, трах-тарарах. На дороге взрываются бомбы, но все целы. Около меня лежали старик со старухой, вижу, они встают, я кричу: «Куда вы! Это еще не конец!» Они испугались и вместо того, чтобы остаться в канаве, побежали к беседке в саду метрах в двадцати от дороги. Через несколько секунд вторая волна. Опять бух, бух, бух, и бомба прямым попаданием в беседку. Хотите верьте, хотите нет, в канаве никого даже не царапнуло, а от тех двоих только мокрое место осталось, ни стариков, ни беседки…
Мать молчала. Она впитывала слова солдата, который вдруг остановился, как будто в раздумье.
— Что вы хотите, все… судьба, — сказал он, немного запнувшись, — но, знаете, теперь они, пожалуй, уже не должны бомбить дороги. Когда дошло до такого положения, как сейчас, это уже не нужно.