Вентренье ушел.
Оставшись одна, мать села на высокий табурет. Положив обе руки на потемневший от времени прилавок, она долго сидела так. Она думала о Жюльене и в то же время вспоминала ту пору, когда еще держала булочную. И в лавке, как и в пекарне, ничто не изменилось. Те же железные полки, те же медные перекладины, те же матовые стекла в двери на кухню. Ей даже захотелось открыть эту дверь, но она не сочла себя в праве. Несколько минут она боролась с сильным желанием вернуться в то навеки ушедшее время.
«Как жаль, что нельзя вернуться в прошлое… Смешно… я просто дура».
Приходили еще покупательницы. Те, которых мать знала, задерживались на минутку, перекидывались несколькими словами. Одна из них рассказала, что маршал Петен запросил Германию, на каких условиях она согласится прекратить военные действия.
— Значит, скоро конец?
— Возможно, что да.
— А как вы думаете, те, что уехали, скоро вернутся?
Покупательница ничего не могла сказать. Никто ничего не мог сказать.
Затем пришли два немецких солдата. Один сказал:
— Хлеб.
Мать протянула им круглый хлеб. Они засмеялись. Тот, что спросил хлеба, порылся в памяти и наконец сказал:
— Маленький… маленький.
— Нет, — сказала мать, — у нас только такой. Хотите берите, не хотите — не надо.
Они все еще посмеивались. Оба были молодые. Высокие. На бритых головах — пилотки. Мать стояла перед ними. Лицо у нее было замкнутое, сердце сильно билось. Немец долго искал нужное слово в карманном словарике:
— Делить, — сказал он и вытащил штык.
Мать невольно отшатнулась, они расхохотались. Она быстро опомнилась. Взяла хлеб в одну руку, а другой махнула на штык:
— Нет-нет, уберите эту мерзость.
Ножом-гильотинкой она разрезала хлеб пополам. Пока она взвешивала, солдат опять листал свой словарик, потом показал на нож:
— Квалифицированный!
Оба немца снова захохотали, а мать проворчала:
— Психи какие-то.
— Ja, — сказал солдат. — Ja![1]
Потом они спросили шоколада, этого в лавке не было. Солдаты заплатили и ушли.
Как только за ними захлопнулась дверь, мать опустилась на табурет. Ее бросило в жар, руки дрожали.
Не успела она прийти в себя, как вошел новый немец. Он был старше тех двух и пониже ростом. Лицо круглое, одутловатое, каштановые волосы, черные глаза. Войдя, он приложил руку к пилотке.
— С добрым утром, мадам.
Он улыбнулся матери. Она ждала. Его взгляд стеснял ее. Немец молчал, и тогда она спросила:
— Что вам угодно?
— Я бы хотел получить хлеб. Французский хлеб, вкусный, как пряник.
— Сколько вам?
— Вот этот.
Он показал на двухкилограммовый. Мать положила хлеб на весы.
— Мне всегда очень нравился хлеб во Франции, — сказал солдат. — В Париже, до войны, в булочных продавали очень вкусные рогалики.
Мать сдерживалась, чтобы не вступить в разговор. Когда она взвесила ему хлеб, он достал кошелек:
— Сколько с меня?
Она сказала. Немец заплатил, но не ушел, он облокотился на прилавок и посмотрел на мать. Спустя несколько мгновений, показавшихся матери целой вечностью, она спросила:
— Вам еще хлеба?
Он покачал головой. Выражение его лица стало напряженнее. Он медленно сказал:
— Нет, хлеба мне хватит… Но до войны, когда я покупал в Париже хлеб, булочница в придачу… дарила меня улыбкой.
Мать опустила глаза.
— Вам что, запретили разговаривать с немецкой сволочью? — подождав минутку, спросил солдат.
Она почувствовала, что краснеет, и взглянула на него. Вид у него был смущенный.
— Простите, — сказал он. — Вы не хотите разговаривать со мной, и, возможно, у вас есть на то основания.
Мать чувствовала, что на глазах у нее выступили слезы.
— Может быть, у вас на фронте сыновья?
Она отрицательно мотнула головой. Теперь слезы текли уже по щекам.
— Да, понимаю… — сказал солдат. — Мне очень жаль, что я стал невольной причиной ваших слез.
Она видела его, как сквозь туман. Он взял хлеб под мышку и направился к двери. Когда он дернул ручку, она почти машинально крикнула:
— Мосье!
Он остановился.
Молчание.
— Да? — сказал он.
— Мосье, можете вы сказать, что теперь будет?
Он сдвинул брови.
— Что будет… то есть как что?
— Я хотела знать, что будет, ну, вот, скажем, с молодыми людьми, которые уехали, а потом захотят возвратиться домой.