Хотелось его успокоить, но я не смела лезть. Ровно до тех пор, пока он не начал меня рассматривать. С интересом. Мужским. Осязаемым.
Я умею прятать мысли и чувства, но реакцию тела трудно скрыть, когда оно предательски показывает своё волнение.
Я хотела, чтобы он меня поцеловал. Может, поэтому и сделала невероятное — протянула руку и прикоснулась. Я знала, чем это закончится.
Он был резок и, наверное, груб. Слишком настойчив и стремителен. Пугающе властен. Ему ничего не стоит подмять под себя человека и дёргать за верёвочки, заставляя проделывать всевозможные движения, выгодные лишь этому мужчине. Может, поэтому я ничего не почувствовала. Почти. До тех пор, пока он не перестал давить.
Он словно вырвался из кокона и стал настоящим. Мне так показалось. И захотелось дать больше. Гораздо больше, чем думала до этого.
Урок?.. Ах, урок. Ну, конечно же. Дорогой господин Гинц, ты вообще не представляешь, с кем связался. Хочешь послушную ученицу? Ты её получишь — без вопросов. Только не жалуйся потом и не посыпай голову пеплом. Ты ещё не раз не злым тихим словом вспомнишь тот вечер, когда зацепил меня взглядом и решил использовать в своих дурацких взрослых играх. Ты не понял лишь одного: я человек с богатейшим жизненным опытом. И я умею за себя постоять.
— Итак, мы познакомились в «Дон Кихоте» два месяца назад, — голос мой звучит бодро и весело. Оптимистично и с энтузиазмом даже. — Я обслуживала ваш столик. Ты не смог не оценить мои выдающиеся достоинства: ум, доброту, мягкий покладистый характер. Впрочем, о чём это я? Сиськи и задницу — так будет честнее.
— Не льсти себе, — скрипит он как аллигатор. Зубки у него режутся, что ли?
— Что? Задница маловата? Ну, извини. Других выдающихся частей тела у меня нет. Зубы и уши в порядке. А, я забыла про ноги. Они потрясающие. И попробуй только возразить.
Эдгар молчит. Руки сжимают руль. Непроизвольно. Он, наверное, даже не заметил. Лицо каменное, а пальцы напряжены. Пауза.
— Ты закончила? — спрашивает он холодно.
— Я только начала, собственно.
— Тогда продолжай. Выходит у тебя паршиво, но забавно.
— Зато правдиво. Что ещё такого умного, интеллигентного, богатого мужчину, как ты, могло привлечь в такой девушке, как я? Только достопримечательности.
— Язык. Мне понравился твой язык.
Я краснею. Хочется пнуть его под коленку и побольнее. Но я давно не детдомовка. И почти замужняя дама. Да. Надо бы потренироваться держать себя в руках, когда он откровенно намекает на поцелуй. Когда он чуть не задымился. Да что там — вон штанишки колом стоят. До сих пор его колбасит. Поэтому-то он и злой, поди.
— О, да. У меня по русскому «пять». Речь моя не может не пленять, — выкручиваюсь из скользкой темы. Стихами. На тебе, лови хук справа. — Ну, а дальше, как в любовных романах: ты понял, что я твоя судьба. Не ел, не пил, ходил как тень. Встречал меня после работы. Целовал мои следы.
— Не увлекайся, — кажется, самовар остыл. Вон, даже улыбка спряталась в уголках губ.
— Ладно, — я сама покладистость и кротость, — заваливал подарками, дарил цветы, брал измором, пока последний форпост не пал. И тогда ты получил всё.
— Всё? — хищно подрагивают его ноздри.
— Кроме святого, конечно. Я девушка строгого воспитания. До свадьбы — ни-ни. И тебе это нравится.
— Нравится. Ты книги писать не пробовала, сказочница?
— Пробовала, — я сейчас на что угодно подпишусь. — Но, увы. То герои плоские, то в сюжетных линиях путаюсь.
— Твёрдая троечка. Даже с плюсом. Почти четвёрка с минусом.
Что это? Похвала? Я сейчас растаю и развалюсь на атомы от счастья. Надо же. Великий Гинц меня оценил! У меня сотни иголок на языке крутятся — так хочется сказануть что-нибудь эдакое, но я вижу, как обостряются у Эдгара черты лица, и прикусываю язык. Кажется, сейчас начнётся.
— А теперь серьёзно, — рубит он слова, как зимнюю капусту. — Но очень кратко. Я рос в полной семье. С мамой и отцом. Мама русская, папа — из этнических немцев. В семнадцать я ушёл из дома. У нас… начались сложные времена. Родители скандалили и собирались разводиться. И я решил не зависеть ни от кого. Учился в университете на экономическом, работал. В восемнадцать женился. В девятнадцать мы разошлись, так и не став по-настоящему семьёй. За это время мой отец скоропостижно скончался. Мать снова вышла замуж и, кажется, родила ещё одного ребёнка. Это всё, что я знаю. Не поддерживаю с ней отношений и понятия не имею, где она.
Я смотрю на него во все глаза. У него есть мать, а он даже не попытался её найти. Знай я, что моя мама жива, я на брюхе ползла бы к ней. Но я её любила очень. А всё, что осталось — это тепло в груди. И свет. И улыбка. Я не помню её лица. Только по фотографиям, что хранятся у тёти Али в большом альбоме.