Дима подходит к самокатам. Нет, не подходит, подкрадывается, как пантера к жертве. Гладит, оставляет потные следы на идеальном глянце и тут же отдёргивает руку.
— Этот молодой человек — мой гид, — объясняю продавцу, показывая на Диму, — поэтому нам нужен двухместный самокат с мотором.
— Я не соглашался быть твоим гидом, — поправляет Дима, но его голос мечтательный, тихий. В мыслях он уже несётся по городу на самокате.
— Мы поставили демонстрационную модель на зарядку, так что можете проехаться, — предлагает продавец, выкатывая самокат в проход. Дима отворачивается и скучающе смотрит по сторонам. Гордый. Ни за что не признается, что влюбился с первого взгляда. Я встаю на платформу, вожусь с рычагами, хмурюсь, удивляя продавца. Знаю, что управление настолько примитивно, что любой справится, поэтому подмигиваю ему, приглашая мне подыграть, и вздыхаю.
— Не понимаю, где лево, а где право.
— Вот же, блин, — бурчит Дима и забирается на платформу передо мной. — Лара, ей богу, ты реально безбашенная. Написано же L и R. Ты латинский алфавит знаешь?
— Зазнайка.
Продавец понимающе улыбается, отступает, и мы движемся вперёд.
— Ты серьёзно насчёт гида? — спрашивает Дима, не оборачиваясь.
— Да. Мне лень ходить, ездить легче.
— Тогда возьми синий самокат, он красивее, — Дима принимает мою ложь, делает её нашей общей правдой.
Мы купили синий самокат с мотором. Потом ещё шлем, наколенники и прочее.
— Тебе тоже нужен шлем, — нахмурился Дима.
— Зачем? Я же безбашенная.
Он покраснел и отвернулся, копаясь в карманах.
Не скрою, эта покупка стоит недёшево, но я могу позволить себе такой жест. Я трачу деньги со страстью, которая мне не знакома. Понимаю, что всё это время я копила, надеясь именно на такую покупку. На именно такой восторженный взгляд.
Потом мы зашли в продовольственный, и я купила упаковку ванильного мороженого. Дима нахмурился, но ничего не сказал. По дороге домой он смотрел в окно, царапая ногтем худенькую коленку. Зайдя в дом, последовал за мной на кухню, где я растопила мороженое в микроволновке и сделала нам коктейль с ягодами и фруктами.
— Тебе что, тоже холодное нельзя? — осторожно поинтересовался он.
— Ага. Зубы ноют.
Впервые за это время между нами появилось молчаливое взаимопонимание.
Потом я приняла душ и, когда вернулась на кухню, обнаружила, что Дима убрал все следы утренней разрухи.
Сидя на полу в прихожей, он пытался собрать самокат. Я присела рядом, и мы сосредоточенно работали, ругаясь на непонятные инструкции и собственную глупость. Наивная, я праздновала победу. Ещё немного — и мы подружимся, Дима станет меня слушаться, и тогда я смогу заняться своими делами без отвлечений и ненужных волнений.
А потом я посмотрела на часы и одной фразой разрушила наше хрупкое понимание.
— Мне пора навестить твою бабушку.
— Пошли. — Дима тут же поднялся, откладывая отвёртку.
— Нет, извини, в больнице тебе не место. Там можно подцепить такую гадость, что потом век не вылечишься.
— Раз тебе туда можно, то и мне тоже, — сказал Дима ледяным тоном, слышать который от ребёнка было страшно. Он бросил мне вызов и застал меня врасплох.
— Мы с тобой разные, и ты об этом знаешь.
Плохой ответ, Лара. Очень плохой.
Пнув ногой полусобранный самокат, Дима нарочито громко хлопнул дверью и взбежал вверх по лестнице. Через стены я слышала его частое, хриплое дыхание.
— Тебе плохо? — крикнула вверх, открывая дверь прихожей.
— Да, — ответил он. — Мне плохо. Когда ты уберёшься отсюда, мне станет намного лучше.
****
К Людмиле Михайловне меня не пустили. Стоило сначала позвонить, и тогда мне бы сразу сказали, что она в реанимации. Сердобольная медсестра сжалилась над коллегой и позволила написать записку, вернее, отчёт о сегодняшнем дне и здоровье Димы и обещала прочесть его, как только больная проснётся.
Когда я вернулась домой, то обнаружила, что Дима пропал. Не раздумывая, набрала номер Игоря, хотя толком не знала, что именно собираюсь ему сказать. Пропал ли Дима? Ведь ему одиннадцать? Что позволяют детям его возраста? Может, пошёл к друзьям, как обычно. Ведь я ничего не знаю о его жизни, да и о детях вообще. Как назло, Игорь не отвечал, и я оставила сообщение, в который раз подтвердившее моё несоответствие признанным психическим нормам.