«Это — обычные ночные кошмары, — сказал врач. — Постарайтесь не злоупотреблять снотворным».
Щупаю пульс. 120? 130? Мне уже лучше, потому что я дышу. Когда меня забрасывает в ночной кошмар, на мой личный островок паники, самое главное — дышать. Анджелины не существует, больше не существует. Я её убила. Меня зовут Лара.
В коридоре звучит весёлый голос проводницы, призывающий пассажиров притвориться, что мой крик им почудился.
— Следующая остановка — Ростов. Пятнадцать минут. К сожалению, поезд задерживается.
В ответ на это заявление хлопает сразу несколько дверей. Уже почти день. Мы опаздываем, и проводница торопливо объясняет, что ночью одному из пассажиров стало плохо. Пока оказывали помощь и вызывали «скорую», пока пропускали другие поезда — вот и задержались. Аж на несколько часов. Слышу недовольное бормотание пассажиров, их всего шесть, но звучат, как хор. Надеюсь, что больному не так плохо, как мне. Может, он случайно подсмотрел мои сны?
Усталый поезд рывками двигается к остановке, жалуется мне сухим скрипом. Он знает, что я не спала всю ночь, слушала боль и кряхтение его старых суставов. Только к утру я не выдержала и выпила таблетку, чтобы забыться. Но это не помогло: кошмар вонзился в меня, как только я заснула. А теперь очнулась в расстроенных чувствах, виски давит требовательной болью, шея занемела. Выспалась, называется. В мыслях — полный раздор, но это не отражается на моём лице. Никогда. Снаружи я идеальна. Не скажу, чтобы совсем уж красавица, но суть не в этом. Контраст с тем, что внутри, поражает. Те, у кого в сердце мёртвая пустыня, должны носить на лице глубокие шрамы. Так будет лучше, честнее. Чтобы отпугивать случайных знакомых, чтобы они не ловились на высокие скулы и длинные ноги, чтобы знали, что за мягким румянцем прячется бессонная ночь в объятиях прошлых демонов.
Моя внешность лжёт, как глянцевая обложка. Даже сейчас, ошпаренная кошмарными снами, я выгляжу вполне приемлемо. Как будто тело заморозилось в прошлом и отказывается двигаться вперёд. Всё дело в глазах, серых, огромных, с необычным рисунком радужки. В детстве мальчишки дразнили меня инопланетянкой, а потом вдруг перестали. Вместо этого неловко приглашали в кино и ошивались рядом в надежде привлечь внимание.
Кроме глаз да длинных ног, люди не замечают ничего, как будто на портрет пролили белила. Закрою глаза — и даже знакомые меня не узнают.
Всё, успокоилась, дышу размеренно, ровно. Колёса поезда клацают, как протезы, и мы останавливаемся. Каменная гармошка вокзала действует на меня успокаивающе, и я расслабляюсь, поглядывая на пассажиров, с усталой нервозностью охраняющих свой багаж.
Я решила назвать эту поездку смелым словом «отпуск». Такой долгожданный, что порой не верится. А ведь решилась же, села в поезд. Ворох надежд скручены в одно целое, в одну нить, которая тянет меня вперёд, несмотря на жуткий страх. Восемь лет сомнений и мучений, но вот она я: в купе вагона люкс еду на поиски моего самого жуткого кошмара по имени Максим Островский. Это — попытка найти и отпустить прошлое, вспомнить себя и по-настоящему привести в порядок мою жизнь.
Психолог сказал: «Внутри каждого человека живёт ребёнок, он нуждается в любви и внимании. Полюбите маленькую Пару внутри себя и научите её жить. Делайте это постепенно, очень медленно. Нащупайте её страхи, посмотрите им в лицо и помогите ей с ними справиться. Но не торопитесь, иначе кошмары вас не оставят».
Не верю.
«Нащупайте страхи»! Как можно нащупать океан, в котором тонешь уже восемь лет?
Маленькая Лара внутри меня не хочет ничего медленного. Она требует, чтобы сразу — и навсегда. Наивная, она хочет быть счастливой.
Я не тороплюсь, задержка мне на руку, поэтому я и выбрала поезд, а не самолёт. Моё прошлое началось в поезде, и чем дольше поездка, тем лучше. В прошлое надо входить осторожно, как в кишащую аллигаторами воду. Лучше вообще не входить, но раз уж без этого не обойтись…
Мы снова остановились, не знаю, где. Стайка женщин, пожилых и не очень, бросается к поезду, держа в руках кули и свёртки. Неужели меня действительно отбросило в прошлое?
— Картошечка варёная, свежая, горяченькая!
— Огурцы малосольные, домашние!
— Молодая картошка с укропом!
— Семечки! Орешки! Домашнее печенье!
Вдруг до безумия хочется есть. Не ресторанной еды, а именно этой, домашней. Детские воспоминания врываются, оглушая и заполняя рот слюной. Горячая картошка, завёрнутая в газету, мятый солёный огурец, стекающий по голым коленкам рассол. Щурясь, выхожу на перрон и сталкиваюсь с соседом. Забирая у женщины бумажный свёрток с едой, он улыбается и отступает в сторону. Ждёт. Смотрит на меня.