Я послушно прилегла, накрывшись простынёй. Бояться мне нечего. Незнакомец не может причинить боль, которая мне не знакома. А знакомая боль не так страшна.
— Давайте я начну, — весело предлагает он. — Меня зовут…
— Нет. Не надо. — Закрываюсь простынёй с головой и сразу засыпаю. Проваливаюсь в пустой сон, без кошмаров, без мужчины со шрамом, без Олави. Понемногу мышцы расслабляются, одна за другой, я даже храплю во сне и тогда чувствую, как меня переворачивают на бок, заботливо поправив плоскую подушку.
Я дремлю, не теряя осознанность, продолжаю ощущать присутствие соседа по купе, и это спасает меня от кошмара.
Нет, лгу. В какой-то момент я проваливаюсь совсем глубоко, настолько, что не замечаю, как над моей головой готовят еду.
— Танюш, просыпайся! — кто-то легко трясёт меня за плечо. — Сейчас будет последняя нормальная остановка перед Анапой. Можно немного погулять.
Надо мной навис мужчина, безымянный сосед. Светлые пряди свесились на лоб, синие глаза улыбаются. Хорошо, что я узнаю его и не успеваю закричать, но он заметил ужас в моих глазах и отступил на шаг.
— Танюша, это всего лишь я! Осталось десять минут до остановки. Быстро перекуси, выпей кофе и пойдём погуляем.
— Почему вы называете меня Танюшей? — Следует спросить, почему он мне «тыкает», но я не заморачиваюсь. И без этого проблем хватает.
— Раз ты не хочешь назвать настоящее имя, будешь Танюшей. Садись. Тебе сахар класть?
— Нет.
Я люблю сахар, вообще обожаю всё сладкое, но не хочу, чтобы сосед за мной ухаживал. Не хочу, чтобы он знал моё имя и мои привычки. Пусть всё делает неправильно, подпитывая мою неприязнь. Молча пью горькую жижу и смотрю в окно. Это не кофе, а мерзость.
— Это не кофе, а мерзость какая-то, — говорит сосед, и я вздрагиваю от совпадения мыслей. Попробуем ещё раз, вдруг сработает. «Убирайся из моего купе», — мысленно внушаю я, надеясь, что он услышит и эту мысль, но сосед невозмутимо продолжает есть бутерброд. Не сработало.
Назло ему, назло себе, допиваю кофе. С удовольствием съедаю бутерброд. Сделано вкусно и красиво. Думаю, что он — холостяк, хотя, судя по внешнему виду, пора бы уже остепениться. Лет 35–38, а то и все сорок. Ухоженный, не без денег.
— У вас домработница?
— Нет, — удивлённо отвечает он. — Только уборщица. А что?
— Значит, вы — холостяк.
— С чего вы решили?
— Сыр и колбаса нарезаны вами, причём идеально. Да и хлеб тоже. Даже корочки срезаны.
— А вдруг мне жена сделала бутерброды?
— Нет, жёны режут криво, торопливо.
— По себе судите?
Щурюсь и отворачиваюсь, смотрю в окно на волнистые поля.
— Я уже проснулась, так что можете идти в своё купе.
Мужчина смотрит на меня долгим взглядом, потом закрывает книгу и, подхватив тарелку, уходит к себе.
— Мужчина! — зову, когда он уже в дверях. Заглядывает в купе, синие глаза холодные, как льдинки. — Спасибо.
— Пожалуйста, — смягчается он и уходит.
******
Я не разговаривала с соседом до самой Анапы. Старательно не замечала, как он гулял по перрону во время остановки. Вышагивал под моим окном и косился до тех пор, пока я не занавесила окно. Отвернулась и открыла книгу. Смотрела на страницы, переворачивала, замечала отдельные слова. За сорок минут до прибытия я переоделась, собрала вещи и ушла в другой вагон. Намекнула незнакомой проводнице про навязчивого ухажёра, та запылала праведным гневом, даже чаем напоила. Так и дождалась Анапы, с её гостеприимным теплом и стеклянными квадратиками вокзала. Вышла на перрон и потерянно огляделась. Приключение с соседом отвлекло меня от страха. Страха с большой буквы, который живёт во мне, злится, урчит и не любит, когда его игнорируют. Как ревнивый зверь, он требует внимания и не прощает забывчивости. Я позволила себе расслабиться, умилилась тому, что скрылась от соседа, и тут меня прихватило. Не вдохнуть, как будто душат, ей богу. Еле доволокла чемодан до конца перрона, подальше от толпы. Села на тёплый асфальт и уставилась в сумеречное небо.
«Всего лишь паника, всего лишь паника, — повторяла заученно, — я в безопасности».
Мне холодно при тридцатиградусной жаре. Мурашки на коже, как холодно. Дрожащие ноги отплясывают чечётку, бутылка воды трясётся в руках. Скоро стемнеет. Надо спешить, вызвать такси, прибыть на место до полной темноты. Я знала, что первый день будет ужасным, так и должно быть. Потом станет легче, обязательно.
«Первый день должен быть ужасным», — повторяю эту фразу нараспев, направляясь к зданию вокзала. Чемодан спотыкается, переваливается на толстое брюхо, награждая меня огромным синяком на голени. Тяну его следом, поднять уже нет сил. Паника схлынула, и осталась только усталость. Глубинная, до костей.