Всё это время меня держали на снотворном, чтобы я не раздражала охрану. Аккуратно проверяли рану и ухаживали за мной, как за почётной гостьей. Еда из ресторана — не чета больничной — три раза в день. Я размазывала её по полу, швыряла в охранников, пару раз даже попала. Всего пару раз, на таблетках особо не покидаешься. Перед глазами всё плывёт, и трудно удерживать цель.
Седов-старший пододвинул стул и сел передо мной. Я лежала на кушетке на скомканных простынях, нечёсаная, потерянная и онемевшая. Пристальным змеиным взглядом Седов высосал из меня остатки жизни.
— Ты больше не притронешься ни к одному пациенту, — заявил он.
Крупная муха с зеленоватым отливом ползла по одеялу. Я пошевелила коленом, спугивая её. Охранник переступил с ноги на ногу и скучающе уставился в потолок. Кто становится охранником такого человека, как Седов? Неужели у них совсем нет совести?
— Валерия, ты слышала, что я сказал?
Интересно, сколько сейчас времени? Какой сегодня день? Как только Седов уйдёт, я спрошу охранника. С ненормальным папашей я разговаривать не стану.
— Хорошо, продолжай притворяться, Валерия. Позволь объяснить тебе, что происходит. С тобой случилась пренеприятная история. Ты парализовала моего сына и не смогла справиться с чувством вины. Два дня назад ты попыталась покончить с собой, порезав запястье, но опомнилась и сдалась в частную психиатрическую лечебницу. Порезала так глубоко, что пересекла сухожилия. Слишком большой стресс на работе, всякое случается. По твоей просьбе психиатр сообщил об этом Ярославу Игоревичу, и теперь ты на больничном. К сожалению, ты отказываешься принимать посетителей. Бедняжка. Даже хирургов не пустила и отказалась от операции.
Я никогда ещё не была на больничном. Странное ощущение, прежде не испытанное. Да и зачем мне больничный, если я никогда уже не стану хирургом. Нет. Не думать, не думать, не думать.
— Тебя отпустят через пару дней, и мы будем с тобой квиты. Не сомневаюсь, что ты побежишь в больницу, тебя прооперируют, но увы… будет слишком поздно. Ты и сама знаешь, что хирургом уже не станешь. Сухожилия сгибателей заживают долго, особенно после такой задержки, да и нервы повреждены. Если бы тебя смогли прооперировать раньше, исход был бы другим. Какая ирония, ведь Стас тоже пострадал из-за задержки… К счастью, тебе ещё и тридцати нет. Вспомни, что ты сказала моему сыну. «Молодой организм способен на многое. Я знаю, что Стас не отступится и приложит все силы к выздоровлению». Это — твои слова, Валерия. Чувствуешь иронию?
Слова Седова-отца звучали издалека, разносясь в тумане моего сознания неприятным эхом.
Стараясь отгородиться, спрятаться от них, я вернулась в прошлое. В тот момент, когда похититель усадил меня за стол и приказал написать несколько слов.
Я переигрывала свои действия снова и снова.
Я должна была догадаться, что они собираются со мной сделать, и взять карандаш в левую руку. В ЛЕВУЮ РУКУ.
Написать «мама мыла раму» левой рукой, ведь я умею. Не блеск, но терпимо. Хирурги должны хорошо владеть обеими руками, у нас такая работа.
— Левша? — спросил бы похититель.
— Да. — Я бы уверенно кивнула в ответ, тем самым спасая мою мечту.
Предатель-хирург искалечил бы мою левую руку, оставляя правую нетронутой.
Если бы, если бы я догадалась притвориться левшой. Сбежала бы в другую страну, поменяла имя… После длительной реабилитации я бы смогла хоть что-то… Если бы.
— Для меня важно, чтобы ты поняла, почему я так с тобой поступил.
Василий Седов придвинулся, неприятно скрипнув стулом, и вцепился в мой подбородок. Ледяными пальцами, пахнущими кожей и деньгами. Заставил меня повернуть лицо, чтобы встретиться с ним взглядом. В его глазах — чёрная пустота, и из неё можно черпать безумие. Ложками.
— Мой мальчик искалечен, понимаешь? — Василий старательно выговаривал каждое слово, впечатывая в меня их значение. — Мой единственный наследник. Надежда империи, которую я строил годами. Это — крах. Это — конец света. Я не собираюсь с этим мириться, конец света меня не устраивает. Понимаешь, Валерия? Поэтому, когда такая наглая вертихвостка, как ты, смеет говорить, что молодой организм способен на многое, и рассуждать о характере Стаса, мне это не нравится. Меня это расстраивает. Понимаешь, Валерия? Ты меня очень расстроила, а теперь справедливость восстановлена.
Василий Седов безумен, но мне от этого не легче.
Мстительный, беспощадный, несправедливый мужчина, он жаждал отомстить за аварию сына, за свою беспомощность, и выбрал меня невинной жертвой. Отомстил судьбе в моём лице. Интересно, знает ли об этом Станислав? Хотелось бы верить, что нет.