— Да, так вот что. Старик сказал, чтобы я предложил вам шестьдесят долларов за рассказ. Подойдет?
— На сколько рассказов в месяц он рассчитывает? — спросил Билл.
Дэвис удивился.
— На один, конечно. Больше одного, он сам понимает, не написать даже Сэму Клеменсу. Я говорю, конечно, о настоящей вещи.
— У меня уже есть договоренность с «Эйнсли» и с Мак-Клюром, — сказал Билл.
— Тоже на один в месяц?
— Нет, нет, — сказал Билл, — вообще на рассказы. Я им посылаю, когда у меня есть что-нибудь свободное.
— Хорошо. По правде сказать, старик Нобль и не рассчитывает быть монополистом ваших вещей. Он мне таки сказал: «Один в месяц, а что будет сверх — не мое дело».
«Мак-Клюру можно посылать раз в шесть недель, — подумал Билл. — А два рассказа в месяц я смогу написать.
В «Хьюстон Пост» мне приходилось писать по пять рассказов, да еще скетчи и стихи».
— Я, кажется, согласен.
Толстяк улыбнулся, вынул из кармана заранее составленный контракт и положил его на стол перед Биллом.
— Вот. На один год. Поставьте сумму и подпишитесь в конце.
«Марги, — написал Билл, когда Дэвис ушел. — Мы очень скоро будем вместе. Я не забыл про билет. Я просто вспомнил, что у тебя еще не кончились занятия в школе, и решил, что пришлю его попозднее — осенью».
И опять блокнот:
«Меблированные комнаты в районе нижнего Вест-Сайда. Их гостеприимство похоже на лживую улыбку продажной красотки. На оклеенных серыми обоями стенах висят картинки, которые по пятам преследуют всех бездомных: «Любовь гугенота», «Свадебный завтрак», «Первая ссора», «Психея у фонтана». Каминная доска. На ней скопились жалкие остатки крушения, оставленные робинзонами, когда парус удачи унес их в новый порт».
«Ресторан на Восьмой авеню. В зале два ряда столиков, по шести в каждом ряду. На каждом — судок с приправами. Из перечницы вытряхивается облачко чего-то меланхолического и безвкусного, как вулканическая пыль. Из солонки не сыплется ничего. Кроме того, на каждом столе имеется баночка подделки под сверхострый соус, «изготовленный по рецепту одного индийского раджи», как значится в меню…»
Миллионеры и разносчики, художники и трактирщики, плантаторы и генералы, священники и бродяги, жулики и врачи, полицейские и музыканты — они мирно, бок о бок уживались на страницах его волшебного блокнота. Теперь ему не приходилось долго раздумывать, о чем писать. Он открывал свою карманную энциклопедию, просматривал несколько записей и садился за стол.
Рукопись обычно была готова через три-четыре часа.
Потом начинались муки. Он переписывал рассказ много раз подряд, искал меткие, как выстрел, слова, подбирал сравнения и те обороты речи, которые могли до конца, четко и стройно передать его замысел. Стремительно разворачивающийся сюжет работал в его вещах точно и чисто, как хорошо отрегулированный мотор.
«Короткий Рассказ не есть Короткий Рассказ, если он не обладает оригинальностью, яркостью стиля, сжатостью, единством, великолепным содержанием и выдумкой», — любил повторять он.
Прошел еще месяц.
Билл выработал себе режим: две тысячи слов утром, две тысячи — после обеда, потом прогулка по Нью-Йорку (район Пятой авеню, взгляд на виллы миллионеров, Шестая авеню, знакомство с «дном» города, поворот, Двадцать девятая улица, еще поворот, Грамерси-парк, последний поворот, легкий коктейль или пиво в какой-нибудь закусочной) и с одиннадцати вечера до половины первого ночи — правка рукописей.
Седьмого числа каждого месяца он отсылал один рассказ Ноблю, шестнадцатого — Гилмену Холлу и «под занавес» — рассказ Мак-Клюру.
Потом стало чего—то не хватать.
Иногда во время работы к столу подбиралась тоска. Хотелось веселой, непринужденной болтовни, музыки, ярких огней, смеха, пестроты, праздничного шума.
Он вспомнил толстяка Дэвиса.
Ему с самого начала понравилась улыбка на широкой физиономии младшего редактора, его манера держаться и вести разговор.
«С таким можно куда угодно», — подумал он и написал Дэвису записку:
«Дорогой Бобдэвис, что вы скажете насчет того, чтобы вечерком удариться в кафе «Франс» для легкого отдыха? Я люблю болтать под музыку и запивать впечатления добрым шотландским виски.
С. Портер»,
Ответ последовал немедленно: «Я согласен».
Днем Нью-Йорк казался поблекшим. Трех и четырехэтажные дома, некрасивые, старые, построенные все на один манер, сжимали своими однообразными фасадами неширокие улицы. Нижние этажи были сплошь заняты закусочными, лавчонками с крохотными пыльными витринами, частными конторами и распивочными. Железные каркасы реклам, плакаты ревю, прислоненные прямо к стенам, сами облупленные стены, ворохи бумажного мусора на тротуарах, лотки с овощами и фруктами, выдвинутые в самую гущу толпы, — все это выглядело ярмарочно, неряшливо, иногда — просто убого.
Город оживал ночью.
Вспыхивали огни на Бродвее и Манхэттене. Фасады прочерчивались световыми линиями. На улицах появлялись хорошо одетые женщины и мужчины. Через окна, через неплотную ткань занавесей, взгляд проникал в яркую глубину ресторанчиков, где за мраморными столиками велись шумные разговоры, на подсвеченных снизу эстрадах танцевали молоденькие разбитные герлс и негры-музы-канты потели над своими банджо и трубами.
Билл не любил грохота и завываний джаз-бандов. Ему нравилась мягкая, ласковая, минорных тонов музыка. Под нее было легко думать, изобретать сюжеты, мечтать. Он облюбовал кафе «Франс» именно поэтому.
Сюда он и привел Дэвиса.
Они заняли столик в углу, дальнем от входа, и заказали бутылку шотландского.
— Приятное местечко, — сказал Дэвис, оглядываясь.
— Да, здесь недурно, — отозвался Билл.
Они пили виски маленькими глотками, надолго отставляя стаканы, курили и разглядывали посетителей. Маленький оркестр, отгороженный от зала полупрозрачным тюлем занавеса, заиграл что—то знакомое, неторопливое, затаенное.
Дэвис, размякший от уюта, музыки и виски, вопросительно посмотрел на Билла.
— «Камыши» Куперена. Это единственное место в Нью-Йорке, где их умеют исполнять, — сказал Билл.
— Откупорили вторую бутылку.
— А знаете, как все началось? — спросил Дэвис.
— Что?
— Наше знакомство.
Билл покачал головой.
— Ведь это я открыл вас.
— Ну, нет, — сказал Билл. — Приоритет принадлежит Мак-Клюру, за ним следует Гилмен Холл, потом Мэнси.
Я открыл вас Ноблю, — сказал Дэвис — Мы — я и Хайбиндер — прочитали «Красное и Черное» и «Художников». Хайбиндер посоветовал подложить журналы на стол шефу. «Идиотом он будет, если пропустит эти рассказы», — сказал он. Однако Нобль не оказался идиотом. Он вызвал меня, ткнул пальцем в вашу фамилию и сказал: «Иди и отыщи этого человека. Сначала предложи ему сорок долларов. Если не согласится — пятьдесят. В третий раз можешь набавить до шестидесяти». Я пришел к вам. Помните разговор? Вы засмеялись. Смех был хороший. Добрый. Я увидел, что торговаться бессмысленно и сразу предложил шестьдесят долларов. Вот как было дело.
Оба расхохотались.
— Спасибо, дружище, — сказал Билл.
За соседний стол уселась девушка, рыжеволосая, синеглазая, в шуршащем зеленоватом платье. Она оглянулась, увидела Билла и кивнула ему головой. Билл привстал, поклонился.
— Кто это? — спросил Дэвис.
— Так… Статистка в кордебалете. Я, к счастью, незнаком с дочерями миллионеров.
— Красивая девушка.
Билл грустно усмехнулся.
— Ее искусство стоит восемь долларов в неделю. После каждой получки она откладывает пятьдесят центов, а в конце месяца надевает свое лучшее платье, приходит сюда и «просаживает деньги с шиком», как она выражается.
— Вы ее хорошо знаете?
— О нет, мы только здороваемся и улыбаемся друг другу. Но жизнь-то этих девушек я знаю. Смотрите, сейчас она закажет портвейн и миндальное пирожное.
И действительно, через минуту перед девушкой поставили то и другое.
Бокал портвейна стоит сорок центов, а пирожное — пятнадцать. Через полчасика она закажет шампанское и ананасное мороженое. Это стоит ровно доллар. Потом немного спаржи — тридцать центов. И пятнадцать центов она дает на чай официанту. После этого кошелек ее пуст. Я знаю.