Майкл. Да, тебя не спасёт. Надеешься, что спасёт, но ты совершенно прав — его смерть тебя не спасёт. Ты своим собственным языком выносишь себе приговор. Это не мне надо, чтоб его убили. Это ведь тебе надо?
Пауза.
Я тебя не виню. Ты хочешь придать его смерти какое–то… какое–то ощущение жертвенности. У тебя горе, скорбь. Ты с ума сходишь от горя.
Эдвард. Он не.
Майкл (кричит). Убит, он убит, ты сам знаешь!
Эдвард. Ничего ты не знаешь.
Майкл. Я знаю, что такое горе. Что такое скорбь. Как они разрушают тебя. Знаю.
Пауза.
Ты же знаешь, что он убит.
Пауза.
Скажи: он убит.
Пауза.
Эдвард. Он умер. Он мне нужен. Господи, он мне нужен.
Пауза.
Как он мог меня бросить? Как он мог так поступить? Как мне всё это выдержать — без него?
Майкл. Похорони его.
Пауза.
Помяни его.
Пауза.
Каким он был?
Эдвард. Хорошим. Добрым. Мог быть жестоким, когда боялся, и хотя он часто боялся, как все мы боимся, он не часто бывал жестоким. Смелым — мог постоять за себя, и за меня, и за тебя. Красивым. Однажды ночью я не мог уснуть и смотрел, как он спит. В ту ночь он спал, как человек, которому не снится ничего из того, что уготовила ему судьба. Он был чистым. Добрым, хорошим. Другом. Наверное, это ясно без слов — любимым, — вот я и не сказал. Он умер. Похорони его. И свет вечный да светит ему. Да упокоится душа его с миром. Аминь.
Пауза.
Майкл.
Любовь меня звала — я не входил:
Я грешен был пред ней,
Но зоркий взгляд Любви за мной следил От самых первых дней,
Я слышал голос, полный доброты:
Чего желал бы ты?
— Ты мне достойных покажи гостей!
— Таков ты сам, — рекла…
— Ты слишком, при моей нечистоте,
Для глаз моих светла!.. — Любовь с улыбкой за руку взяла:
Не я ль их создала?
— Я осквернил их, я грешнее всех,
Меня сжигает стыд… — Любовь: — Не я ли искупаю грех? — И мне прийти велит
На вечерю: — Насыться хлебом сим! — И вот я хлеб вкусил.[6]
Пауза.
Эдвард. Я проголодался. Майкл. Поешь.
Эдвард. Мой друг. Эдвард ест.
Умер.
Майкл. Мы — нет.
Свет гаснет.
СЦЕНА СЕДЬМАЯ
Майкл смотрит из стороны в сторону. Эдвард наблюдает за ним. Майкл хлопает в ладоши. Эдвард продолжает молчать. Ахнув, Майкл вновь принимается смотреть из стороны в сторону, потом снова аплодирует.
Майкл. Отличный удар!
Эдвард. Опять дурацкий вопрос, но что это такое ты вытворяешь?
Майкл. Тс-с, это очень важный розыгрыш очка.
Вскакивает на ноги, аплодирует.
О, как сыграно, Вирджиния, как сыграно!
Пока меняются сторонами, могу ответить на твой вопрос. Я пересматриваю финал женского Уимблдона 1977 года. Вирджиния Уэйд из Великобритании против Бетти Стове из Голландии. В год своего серебряного юбилея даже королева в первый раз приехала на Уимблдон. Бедняжке так скучно, что она всё время отвлекается, но Вирджиния уверенно ведёт Британию к победе, и волнение нарастает. Извини, пора продолжать третий сет. Моя подача.
Майкл начинает играть в теннис.
Превосходный удар навылет! Вирджиния вот–вот одержит верх. Что скажешь, Дэн Маскелл? Я не собираюсь делить шкуру неубитого медведя, но думаю, надо порепетировать пару тактов «Она такой славный малый». Какой чудесный удар! Давай, Вирджиния! Ну же! Тот, кто медлит, или в этом случае, та, кто медлит, потеряет всё. Ага, у Вирджинии ещё одно очко!
Эдвард. Боже милосердный!
Майкл. Что значит — Боже милосердный?
Эдвард. Это что за номер?
Майкл. Я ведь не жалуюсь, когда ты пересматриваешь великие скачки, в которых победили ирландцы? Великие футбольные матчи? Великие матчи регби? Я проникаюсь духом обстоятельств. Веселюсь. И тебе бы не мешало.
Эдвард. Да мне просто жалко бедную крошку Бетти Стове.
Майкл. Бедная крошка Бетти Стове метр восемьдесят ростом и весит семьдесят с лишним килограммов.
Эдвард. А для матери она всё равно бедная крошка Бетти.
Майкл. При чём здесь её мать? Вирджиния играет, чтобы выиграть, и выиграет.