Вскоре он стоял уже в доме, растирая затекшие мышцы и старательно пряча глаза от Лео и Саймона.
– Ну что? – наконец, спросил Лео. – Как?
– Дятлы не вступают в объяснения, – ответил Артур и почему-то похлопал себя по нагрудному карману. – Они просто делают свое дело. Но есть повод выпить! Кажется, я самый крутой дятел в истории орнитологии! Герхард, покровитель долбаносиков, наливай!
* * *
Со стороны это представляло странное зрелище. Сидя в уличном амстердамском кафе под газовыми обогревателями, прямо на берегу одного из бесчисленных каналов, трое мужчин и две женщины, не обращая внимания ни на зябкий осенний ветер, ни на прохожих, едва не задевавших столики кафе, в течение часа, перебивая друг друга, шептались с круглыми от ужаса глазами, хохотали до слез, спорили, жестикулировали, замолкали и начинали все заново… Между приземлением самолета из Марракеша и вылетом в Кито было четыре часа. Саймон отправлялся в Марокко еще через полчаса, и они решили выбраться в город, чтобы обменяться новостями там, а не в суетливом здании аэропорта.
Случившееся в Марракеше внесло совершенно новые ноты в казавшееся таким увлекательным приключение. Теперь его никак нельзя было считать простой забавой. Саймон настаивал на том, чтобы Артур и Сэнди вернулись к своим обычным занятиям, говоря, что не чувствует никакого права втягивать их в историю с неизвестным финалом, в которой явно, кроме них всех, участвует кто-то еще. Артур взял Сэнди за руку и попросил прогуляться с ним немного вдоль канала.
– Послушай, – сказал он, как только они отошли на достаточное расстояние. – Все это действительно захватывает. Но у нас тоже были неплохие планы здесь в Европе… И я даже начинаю ревновать к этому испанскому разбойнику… Может быть, уже хватит тревожить его мятежный дух?
Сэнди молчала. Ей трудно было решиться на что-то – все так перемешалось в этой истории...
– Если я захочу продолжать… – спросила она, наконец, – ты поедешь… в Кито?
– Это шантаж, – попытался отшутиться Артур, но, увидев ее глаза, закончил очень решительно и серьезно: – Конечно.
Сэнди взглянула на него и, неожиданно для самой себя, поцеловала. Оба смутились –если не считать почти ритуальных поцелуев при встречах и расставаниях и одной-двух неловких попыток Артура, это было впервые. Через минуту они вернулись к остальным.
– Дэдди, – сказала Сэнди, беря под руку археолога. – Мне кажется, это то самое место и время, где даже ты не сможешь придумать причины, чтобы не показать нам с Николь талисман. Все же мы – члены команды.
– Нечем крыть, – ответил Саймон, разводя руками. – Сейчас поищу, кажется, он завалялся где-то в кармане.
Некоторое время он, картинно поднимая то одну, то другую бровь, рылся во всех карманах, и лишь когда Николь попросила прекратить эту клоунаду, бережно достал из портфеля деревянную коробочку, отдаленно напоминающую небольшой хьюмидор.
– Только, пожалуйста, не над каналом, – попросил Лео. – Ладно дятлов, но ихтиандров в Амстердаме изображать не хотелось бы.
Через минуту Сэнди держала шкатулку в руках и... боялась ее открыть. У нее сложился какой-то свой образ талисмана, и было страшно, что реальность не будет соответствовать ему. Будет прозаичнее, проще, банальнее...
– Сэнди, ты здесь? – услышала она откуда-то издалека голос Артура и… открыла футляр.
На темном бархате лежала половина матово отсвечивающего массивного диска. Он был грубым и изящным, простым и изысканным одновременно. Лучи-протуберанцы расходились от его центра по окружности, два-три из них были немного погнуты, сам диск имел царапины и вмятины, но они никак не портили впечатления, а лишь дополняли странную силу, исходившую от талисмана. Почти по центру горела голубым глазом бирюзовая вставка, обрамленная филигранной золотой вязью.
– Он совершенно такой, – тихо сказала Сэнди, проводя пальцами по шероховатой поверхности.
Свинопас
Франсиско тяжело поднялся. Он чувствовал себя уже совсем стариком. Все его невероятные желания сбылись – он стал благородным доном и богатым человеком, испытал такие приключения, которые не снились ему даже в самых красочных снах, он был наделен властью и окружен почетом, но… Но что-то в его прошлом не давало ему покоя, все чаще заставляя просыпаться среди ночи или порождая беспричинные вспышки гнева днем.
Диего посмеялся бы над этим. Он был очень храбрым человеком, этот Диего де Альмагро. Писарро уважал его за упорство и решительность. Однако с тех пор, как к Франсиско присоединились его братья, они стали его самыми близкими людьми, только с их правами он считался, только их интересами руководствовался. А Диего остался в стороне.
Еще в Панаме Альмагро выразил неудовольствие своим скромным назначением по королевскому эдикту, данному в Толедо. Он согласился продолжить предприятие только после того, как ему было обещано звание маршала и должность губернатора земель, лежащих к югу от владений Писарро. Но тогда еще никто не предполагал, что их разногласиям суждено будет превратиться в беспощадную войну.
Диего зажил жизнью, которую вел и Франсиско, и все остальные военачальники, добившиеся славы и денег. Но ему хотелось большего. Камнем раздора стал талисман… Диего посягнул на власть братьев Писарро. Зачем? Неужели ему было мало того, что он имел?
Это постыдное судилище, которое Писарро был вынужден устроить над маршалом... Наверное, можно было найти какое-то другое решение, может быть, просто пойти к нему в камеру и поговорить, как когда-то, у костра в лагере… Ему же передавали, что Альмагро просит об аудиенции, что он надеется на помилование. Но Писарро проигнорировал эти мольбы. В конце концов, каждому приходится отвечать за свои поступки. Диего не должен был так поступать, не должен был идти против старого друга. Отбиваться от вожака стаи… А он сделал это. И был задушен.
И теперь каждую ночь что-то врывалось в сон, как ожог, и не давало дышать, как будто душили тебя самого, а не кого-то, там, тогда… И не хватает воздуха. Вечно здесь не хватает воздуха! Проклятая высота, кажется, что ты привыкаешь к ней, но в старости она возвращается и уже не покидает тебя.
Он вышел в сад своего дворца. Там по его приказу были высажены растения, привезенные из родной Испании. Но они довольно плохо приживались на чужой почве...
Вдруг его одиночество было нарушено влетевшим, как ветер, черноглазым мальчуганом – его младшим сыном Франсиско. Он схватился за руку отца и пытался спрятаться от преследовавших его брата и сестры:
– Отец! Отец! Они хотят, чтобы я был свиньей! А я не хочу играть в нее!
Старик прижал к себе коротко стриженую голову сына и вернулся на много лет назад, словно и не было всех последующих лет.
– Свинопас!
– Ублюдок!
Зажав уши, он со всех ног убегал от стаи орущих мальчишек, которые улюлюкали и кидались в него оскорблениями, словно камнями, метко попадающими в цель, но только не по телу, а прямо в сердце.
– Эй, ты и спишь со свиньями?
– Посмотрите, да у него свиное рыло выросло!
Гулкий смех сопровождал его до самого дома. Там мальчик кинулся на кровать, и позволил, наконец, своей ярости вырваться наружу. Он бил и кусал подушку, раздирал ее зубами, молотил ногами, издавая глухое рычание и осыпая несвязными проклятиями всех своих врагов, а также собственную мать, чья вина состояла лишь в том, что она родилась дочерью простолюдина. Удостоившись чести обратить на себя внимание знатного господина и родить ему сына, она оказалась недостаточно хороша для того, чтобы их отношения были узаконены и освящены церковью. Хотя Франсиско и носил фамилию отца, официально он являлся незаконнорожденным, бесправным и презираемым. В придачу ко всему, мальчугану приходилось помогать дяде, присматривая за свиньями – это то, что угнетало его больше всего, но давало возможность прокормить себя. Как он все это ненавидел, как хотелось ему отправиться в дальние страны, добыть себе оружием честь, славу и богатство, стать настоящим идальго, как его отец – чтобы никто не посмел сомневаться в его происхождении! Они еще услышат имя Франсиско Писарро, он взлетит на такую высоту, какой не достичь никому из их захудалой деревушки. Он добьется своего, чего бы ему это ни стоило!