Профессор Риго пожал плечами:
– Что до меня, то я считаю: назвав невероятным событие, которое уже произошло, мы мало поможем делу. – Он взглянул на Майлса: – У вашей сестры есть револьвер?
– Да! Но…
Майлс вскочил со своего места.
Он говорил себе, что не должен делать из себя посмешище и со всех ног мчаться наверх, хотя белые пятна выступили на лице Риго, а доктор Фелл вцепился в подлокотники обтянутого гобеленовой тканью кресла. Майлс вышел из комнаты в большую темную гостиную. Из нее можно было подняться по лестнице в коридор второго этажа – и тут Майлс кинулся бежать.
– Марион! – закричал он.
Наверху он попал в очень длинный узкий коридор; на полу светилось желтое пятно от ночника, а множество дверей с обеих сторон казались наглухо запертыми.
– Марион! С тобой все в порядке?
Ответа не последовало.
Дверь спальни Марион была последней слева. По дороге Майлс задержался только затем, чтобы взять с отопительной батареи ночник, маленькую лампу с цилиндрическим стеклянным абажуром.
Майлс обнаружил, что руки у него дрожат. Он терпеливо возился с лампой, прибавляя огня. Повернув дверную ручку, он рывком распахнул дверь, высоко подняв лампу.
– Марион!
Марион была в комнате одна: она полулежала на постели, опершись головой и плечами о спинку кровати. При бешено пляшущем свете лампы Майлс все-таки умудрился это разглядеть.
В комнате было два ряда маленьких окон. Окна одного ряда, расположенные напротив стоявшего в дверном проеме Майлса, выходили на восток, и на них висели шторы. Окна второго ряда выходили на юг – южная стена являлась задним фасадом здания, – и в них лился бледный лунный свет. Лицо лежавшей Марион (нет, она скорее полусидела) было обращено к этим смотрящим на юг окнам, находившимся напротив нее.
– Марион!
Она оставалась неподвижной.
Майлс очень медленно двинулся вперед. Дрожащий свет его лампы выхватывал из темноты одну деталь за другой.
На Марион была светло-голубая пижама; на ее постели царил полный хаос. Ее лицо изменилось почти до неузнаваемости. Остекленевшие карие глаза были полуоткрыты, но она не прищурилась, когда на зрачки упал свет лампы. На лбу блестели капли пота. Рот приоткрылся для крика, которому так и не удалось вырваться из ее груди.
В правой руке Марион сжимала револьвер 32-го калибра. Взглянув направо, на те окна, к которым было обращено лицо Марион, Майлс увидел на стекле отверстие от пули.
Лишившись дара речи, с бешено колотящимся сердцем, Майлс стоял у ее кровати, когда позади раздался хриплый голос.
– Вы позволите? – спросил этот голос.
Жорж Антуан Риго, бледный, но бесстрастный, вошел в комнату своей косолапой походкой, подпрыгивая на ходу. В руке у него была лампа, которую он забрал из маленькой гостиной на первом этаже. Справа от Марион находился ночной столик с наполовину выдвинутым ящиком, из которого, по всей видимости, и был взят револьвер. На столике – Майлс с какой-то патологической отрешенностью отмечал все эти детали – стояли давно погашенная лампа Марион, бутылка с водой и крошечный флакончик французских духов с красно-золотой этикеткой. Майлс ощутил запах этих духов, и ему едва не стало дурно.
Профессор Риго поставил принесенную из гостиной лампу на столик.
– Я немного разбираюсь в медицине, – сказал он. – Позвольте мне!…
– Да, да, да!
Двигаясь по-кошачьи бесшумно, профессор Риго обогнул кровать и взял Марион за безвольно лежавшую на постели левую руку. Ее тело казалось безжизненным, безжизненным и отяжелевшим. Профессор Риго осторожно прижал руку к груди девушки в области сердца. По лицу его пробежала судорога. Теперь в нем не осталось и тени сарказма, только глубокая и искренняя скорбь.
– Мне очень жаль, – объявил он. – Эта леди мертва.
Мертва.
Этого не могло быть.
Майлс уже не был в состоянии удержать лампу трясущейся рукой: еще секунда – и она очутилась бы на полу. На ватных ногах он подошел к комоду и со стуком поставил на него лампу.
Потом он посмотрел поверх кровати на профессора Риго.
– Но, – в его горле стоял ком, – но отчего?…
– Шок.
– Шок? Вы имеете в виду…
– С медицинской точки зрения, – сказал профессор Риго, – правомерно говорить о смерти, явившейся следствием сильного испуга. Сердце – вы следите за моей мыслью? – внезапно теряет способность снабжать мозг кровью. Кровь попадает в брюшную полость и застаивается в венах. Видите эту бледность? И капли пота? И расслабленные мускулы?
Майлс не слушал его.
Он любил Марион, по-настоящему любил ее неосознанной любовью, какую испытываешь к тому, кого знаешь двадцать восемь лет из своих тридцати пяти. Он думал о Марион, и он думал о Стиве Кертисе.
– Потом наступают коллапс и смерть, – продолжал профессор Риго. – В некоторых случаях… – Внезапно в его лице произошла пугающая перемена – даже щеточка усов встала дыбом. – О Боже! – закричал он, и этот вопль не прозвучал менее искренне оттого, что сопровождался театральным жестом. – Я забыл! Я забыл! Я забыл!
Майлс смотрел на него во все глаза.
– Может быть, – сказал профессор Риго, – эта леди не умерла.
– Что?!
– В некоторых случаях, – быстро и невнятно проговорил профессор, – пульс невозможно найти. И, даже прижав руку к груди в области сердца, вы не почувствуете его биения. – Он сделал паузу. – Не хочу вас обнадеживать, но такое случается. Где живет ближайший врач?
– В шести милях отсюда.
– Вы можете ему позвонить? Здесь есть телефон?
– Да! Но тем временем!…
– Тем временем, – сказал профессор Риго, потирая лоб и лихорадочно блестя глазами, – мы должны стимулировать работу сердца. Именно так! Стимулировать работу сердца! – Он размышлял, крепко прижав руку к глазам. – Приподнять конечности, надавить на брюшную полость и… У вас есть стрихнин?
– Черт побери, нет!
– Но у вас есть соль, правда? Обычная поваренная соль! И игла для подкожных инъекций?
– По-моему, у Марион когда-то была такая игла. Мне кажется…
Если до сих пор все происходило со страшной быстротой, то теперь время словно остановилось. Каждая секунда тянулась невыносимо медленно. Когда спешка становится жизненно необходимой, вы не способны сдвинуться с места.
Майлс вернулся к комоду, рывком открыл верхний ящик и начал в нем рыться. На этом кленовом комоде, освещенные лампой, которую принес Майлс, стояли две большие фотографии в кожаных рамках. На одной был запечатлен Стив Кертис в шляпе, призванной скрыть его лысину, со второй улыбалась круглолицая Марион, ничуть не похожая на жалкую куклу с пустым взглядом, которая лежала на кровати.
Майлсу казалось, что прошло несколько минут – на самом деле, вероятно, секунд пятнадцать, – прежде чем он нашел шприц, обе части которого лежали в аккуратном кожаном футляре.
– Отнесите его вниз, – торопливо проговорил профессор Риго, – и простерилизуйте в кипящей воде. Затем нагрейте еще воды, бросьте в нее щепотку соли и принесите все сюда. Но прежде всего позвоните врачу. А я пока приму другие меры. Скорее, скорее, скорее!
Кинувшись исполнять приказы Риго, Майлс столкнулся в дверях спальни с доктором Феллом. Выбегая в коридор, он бросил еще один взгляд на них обоих, доктора Фелла и профессора Риго. Риго, снявший пиджак и закатывающий рукава рубашки, атаковал доктора Фелла.
– Видите это, дорогой доктор?
– Да. Вижу.
– Вы догадываетесь, что она увидела за окном?
Но он уже не слышал их голосов.
В маленькой гостиной на первом этаже было бы совсем темно, если бы не великолепие лунного света. Подойдя к телефону, Майлс щелкнул зажигалкой, отыскал записную книжку, которую Марион положила сюда вместе с двумя лондонскими телефонными справочниками, и набрал номер Кадмен 4321. Он никогда не встречался с доктором Гарвисом, даже при жизни дяди, но в трубке раздался спокойный, уверенный голос: врач быстро задавал вопросы, и Майлс достаточно четко на них отвечал.