Однако… мерзкая свинья? Гарри Брук?
– Есть один момент, – продолжал Майлс, взволнованный и смущенный, но настроенный тем не менее чрезвычайно решительно, – о котором вам следует узнать, прежде чем я расскажу о том, что произошло. И он заключается в следующем. Я доверяю Фей Ситон. У меня возникал конфликт практически со всеми, кому я об этом говорил: с моей сестрой Марион, со Стивом Кертисом, с профессором Риго, возможно, даже с доктором Феллом, хотя я не совсем понимаю, какую позицию занимает он. И поскольку вы были первым человеком, который предостерег меня в отношении нее…
– Я предостерегла вас в отношении нее?
– Да. Разве это не так?
– О! – прошептала Барбара.
За окнами мелькали цилиндрические стены туннеля. Барбара Морелл слегка отодвинулась от Майлса. Свое «О!» она произнесла с величайшим изумлением, словно не могла поверить собственным ушам.
Майлс инстинктивно почувствовал, что сейчас ему предстоит увидеть все в новом свете, что,его точка зрения на происходящее не просто ошибочна – она вообще не имеет ничего общего с действительностью. Барбара смотрела на него во все глаза, приоткрыв рот. В этих серых глазах, изучавших его лицо, постепенно появилось понимание, смешанное с недоверием, потом она почти рассмеялась и беспомощно взмахнула рукой…
– Вы подумали, – добивалась она ответа, – что я?…
– Да! Разве это не так?
– Послушайте, – в голосе Барбары звучала глубокая искренность, и она взяла Майлса за руку, – я не пыталась предостеречь вас в отношении нее. Меня интересовало, не сможете ли вы помочь ей. Фей Ситон…
– Продолжайте!
– Мне никогда не доводилось слышать о человеке, с которым обошлись бы так несправедливо, которого бы так мучили и терзали, как Фей Ситон. Я всего лишь хотела выяснить, была ли у нее возможность совершить это убийство, ведь я не знала никаких подробностей. По моему мнению, ее должны были бы оправдать, даже в том случае, если бы она и в самом деле кого-нибудь убила! Но из рассказа доктора Риго следует, что она этого не делала. И я не знала, как поступить. – Барбара слегка взмахнула рукой. – Если вы помните, в ресторане Белтринга меня не интересовало ничего, кроме убийства. События, предшествовавшие ему, обвинения в безнравственности и… другое абсурдное обвинение, из-за которого местные жители едва не забросали ее камнями… все это не имело для меня никакого значения. Потому что от начала до конца все это являлось бесчеловечной инсценировкой, призванной скомпрометировать Фей. – Барбара заговорила громче: – Я знаю это. Я могу это доказать. Я располагаю целой пачкой писем, доказывающих это. Эта женщина попала в ужаснейшее положение из-за лживых слухов, настроивших против нее полицию и чуть не разрушивших ее жизнь. Я могла помочь ей. Я могу помочь ей. Но я слишком малодушна! Я слишком малодушна! Я слишком малодушна!
Глава 15
– «Лейстер-сквер»! – нараспев сообщил дежурный. В вагон вошли два-три пассажира. Но длинный, душный поезд метро был по-прежнему почти пуст. Солдат-австралиец похрапывал. Зазвенела кнопка для связи с находящимся далеко впереди машинистом, двери плавно закрылись. До «Камден-тауна» оставалось еще немалое расстояние.
Майлс ничего не замечал. Он вновь находился на верхнем этаже ресторана Белтринга и следил за Барбарой Морелл, которая не спускала глаз с сидящего наискосок от нее за обеденным столом профессора Риго, наблюдал за ее лицом, слышал тихие, невнятные восклицания, выражавшие недоверие или презрение, лишавшие, например, всякого значения тот факт, что Говард Брук громогласно поносил Фей Ситон в Лионском кредитном банке.
Теперь Майлс находил объяснение каждому ее слову и жесту, которые до сих пор озадачивали его.
– Профессор Риго, – продолжала Барбара, – прекрасно видит и описывает внешнюю сторону вещей. Но он не в силах – действительно не в силах – постичь их суть. Я готова была разрыдаться, когда он в шутку сказал, что не ведает о происходящем вокруг него. Потому что в каком-то смысле это чистая правда.
Все лето профессор Риго воздействовал на Гарри Брука. Он поучал его, формировал его воззрения, влиял на него. Однако он так и не разгадал Гарри. При всех своих спортивных достижениях и красоте (наверное, – заметила Барбара с презрением, – он был просто смазлив) Гарри являлся обыкновенным жестоким мерзавцем, твердо решившим добиться своего.
(Жестокий. Жестокость. Где совсем недавно Майлс слышал это слово?) Барбара закусила губу.
– Вы помните, – сказала она, – что Гарри мечтал стать художником?
– Да. Помню.
– И он все время спорил со своими родителями? А потом, как описывает это профессор Риго, изо всех сил бил по теннисному мячу или шел на лужайку и сидел там, бледный и задумчивый, проклиная все на свете?
– Это я тоже помню.
– Гарри знал: родители никогда не согласятся на то, чтобы он стал художником. Они действительно боготворили его, но именно это и делало их непреклонными. А у него… у него недоставало мужества отказаться от огромных денег и пробиваться в жизни самостоятельно. Мне жаль, что приходится так говорить о нем, – беспомощно прибавила Барбара, – но это правда. И Гарри, задолго до появления Фей Ситон, начал строить в своем извращенном, ограниченном уме планы: как можно заставить родителей сдаться. Когда Фей приехала к ним в качестве секретарши его отца, он наконец понял, как надо действовать. Я… я никогда не встречалась с этой женщиной, – задумчиво произнесла Барбара. – Я могу судить о ней только по письмам. Не исключено, что мое представление о ней совершенно ошибочно. Но мне она кажется кроткой и доброй, действительно неопытной, немного романтичной и не обладающей большим чувством юмора. А Гарри Брук думал о том, как добиться своего. И прежде всего он притворился, будто влюблен в Фей…
– Притворился, будто влюблен в Фей?
– Да.
– «Тоттенгем-Корт-роуд»!
– Подождите, – пробормотал Майлс. – Старая пословица гласит, что существуют два порока, которые можно приписать любому мужчине, – и все вам поверят. Один из них – пьянство. Мы могли бы добавить, что существуют два порока, которые можно приписать любой женщине, – и все вам поверят. Во-первых…
– Да, – согласилась Барбара, – во-первых, любую женщину можно обвинить в том, что у нее ужасный характер, – краска бросилась ей в лицо, – а во-вторых, в том, что она крутит романы со всеми местными мужчинами. Чем тише и скромнее она ведет себя (в особенности если она не смотрит никому прямо в глаза или не восторгается глупыми играми вроде гольфа или тенниса), тем скорее люди поверят, что в этих слухах что-то есть. Жестокий план Гарри основывался именно на этом. Он написал отцу множество мерзких анонимных писем о ней…
– Анонимные письма! – воскликнул Майлс.
– Он начал против нее кампанию, пуская всякие слухи о ее связях с Жаном Таким-то и Жаком Таким-то. Его родители – которые и так-то были не в восторге от его женитьбы – пришли в ужас от такого скандала и начали умолять его разорвать помолвку. Он уже начал готовиться к осуществлению своего плана, придумав историю о том, что девушка ему отказала – а это было ложью, – в которой содержался намек на некую ужасную тайну, делающую их брак невозможным. Он поведал эту историю профессору Риго, а бедный профессор Риго пересказал ее нам. Вы помните? Майлс кивнул.
– Я также помню, что, когда прошлой ночью я упомянул об этой истории, она…
– Она… – что?
– Не важно! Продолжайте!
– Таким образом, должен был разразиться скандал, и родители Гарри должны были умолять его отказаться от этого брака. Гарри осталось бы только изображать благородство и стоять на своем. Чем большую непреклонность он бы проявлял, тем настойчивее становились бы их мольбы. В конце концов он бы сдался, заливаясь слезами, и сказал бы: «Хорошо. Я порву с нею. Но если я соглашусь порвать с нею, отправите ли вы меня на два года в Париж учиться живописи, чтобы я смог забыть Фей?» Пошли бы они на это? Разве мы не знаем, как все происходит в семьях? Разумеется, они бы согласились на его требование! Они бы с облегчением приняли такой замечательный выход из положения. Однако, – прибавила Барбара, – маленький план Гарри не сработал. Эти анонимные письма страшно обеспокоили его отца, который, впрочем, даже не упомянул о них матери Гарри. Но организованная Гарри кампания – порочащие Фей слухи – провалилась в тех краях почти полностью. Вам доводилось когда-нибудь видеть и слышать, как француз, пожимая плечами, говорит: «Et alors?» – что примерно соответствует нашему: «Ну так что же?» Там жили занятые люди, им надо было убирать урожай; если похождения дамочки не мешают работе, ну так что же? – Барбара истерически рассмеялась, но взяла себя в руки. – Именно профессор Риго, всегда просвещавший Гарри относительно преступлений и оккультизма – он сам рассказал нам об этом, – подал, не ведая, что творит, Гарри идею, чем действительно можно устрашить этих людей. Как заставить их говорить и даже пронзительно выкрикивать то, что ему нужно. Это было глупо и отвратительно, но незамедлительно сработало. Гарри подкупил шестнадцатилетнего мальчика, и тот изобразил на шее следы зубов и рассказал историю о вампире… Теперь вам все стало ясно, да?