«По-видимому, между ними разгорелся спор. Я считаю, что не должна в него вмешиваться. Извините меня». «Но, мадемуазель…» «Прошу меня извинить!»
И, отвернувшись от меня, она поспешила прочь. Одна-две капли дождя упали на траву, ходившую ходуном от ветра; потом еще и еще. Я заглянул внутрь.
Я уже говорил вам, что башня представляла собой лишь каменную оболочку, а по ее стене вилась лестница, поднявшись по которой можно было через квадратное отверстие попасть на плоскую крышу. Внутри пахло затхлостью и водой. Там не было ничего, совсем ничего, кроме пары деревянных скамеек и сломанного стула. Благодаря длинным узким окнам на лестнице было довольно светло, хотя снаружи уже разразилась настоящая гроза.
Сверху доносились гневные голоса. Я не различал слов. Я криком возвестил о своем приходе, породив глухое эхо в этом каменном кувшине, и голоса тотчас же смолкли.
Я с трудом одолел винтовую лестницу – занятие, вызывающее головокружение и совсем не полезное человеку, страдающему одышкой, – и вылез через квадратное отверстие на крышу.
Гарри и его отец стояли, глядя друг на друга, на круглой каменной площадке, окруженной высоким бортиком и высоко вознесенной над верхушками деревьев. Отец Гарри был в том же плаще и той же твидовой шляпе. Его рот был крепко сжат, лицо выражало непримиримость. Умолявший его о чем-то сын был в вельветовом костюме, без плаща и с непокрытой головой, а развевавшийся на ветру галстук словно подчеркивал смятение его души. Оба были бледны и взволнованны, но, казалось, испытали некоторое облегчение, обнаружив, что это я прервал их разговор.
«Но, сэр!…» – начал Гарри.
"Последний раз, – холодно и бесстрастно произнес мистер Брук, – прошу тебя дать мне возможность поступить так, как я считаю нужным. – Он повернулся ко мне и добавил:
«Профессор Риго!»
«Да, мой добрый друг?»
«Не уведете ли вы отсюда моего сына, чтобы я мог уладить кое-какие проблемы должным образом?»
«Куда мне увести его, друг мой?»
«Куда угодно», – ответил мистер Брук и повернулся к нам спиной.
Незаметно взглянув на часы, я увидел, что было без десяти четыре. В четыре часа мистер Брук должен был встретиться здесь с Фей Ситон и намеревался дождаться ее. Бросалось в глаза, что Гарри совсем сник, из него словно выкачали воздух. Желая смягчить обстановку, а не подливать масла в огонь, я ничего не сказал о своей недавней встрече с мисс Фей. Гарри позволил мне увести себя.
А теперь я хочу, чтобы вы запомнили – хорошенько запомнили! – как выглядела крыша, когда мы покидали ее.
Мистер Брук стоял у парапета, решительно повернувшись к нам спиной. Рядом с ним была прислонена к парапету его легкая деревянная трость желтого цвета, а с другой стороны, тоже у парапета, находился пухлый портфель. Этот полуразрушенный зубчатый бортик, по грудь человеку, опоясывает крышу башни и весь покрыт бледными иероглифами – инициалами тех, кто побывал здесь. Вы отчетливо представляете себе эту картину? Хорошо! Я отвел Гарри вниз. Я провел его по лугу под защиту большой рощи каштанов, тянущейся на запад и на север. Дождь уже начинал лить вовсю, и нам негде было укрыться. В роще было почти темно: стоя под деревом и слушая бормотание листвы, по которой барабанил дождь, я почувствовал, что мое любопытство приобрело маниакальный характер. Я попросил Гарри, на правах друга и в каком-то смысле наставника, рассказать мне, в чем обвиняют Фей Ситон.
Вначале он едва ли слушал меня. Затем этот красивый, получивший хорошее образование юноша, который стоял, сжимая и разжимая кулаки, ответил мне, что невозможно говорить всерьез о таких нелепых вещах.
«Гарри, – сказал ему дядюшка Риго, выразительно – вот так – поднимая указательный палец, – Гарри, мы с вами много раз беседовали о французской литературе. Мы с вами беседовали о преступлениях и таинственных явлениях. У меня немалый жизненный опыт. И должен вам сказать одно: больше всего несчастий приносят именно те вещи, которые кажутся слишком нелепыми, чтобы о них стоило говорить всерьез».
Он бросил на меня быстрый взгляд, в его глазах горел какой-то странный, мрачный огонь.
«Слышали ли вы, – спросил он, – слышали ли вы о Жюле Фрсснаке, который выращивает овощи на продажу?» «Ваша мать упоминала о нем, – ответил я, – но мне еще предстоит узнать, что же стряслось с Жюлем Фреснаком».
«У Жюля Фреснака, – сказал Гарри, – есть шестнадцатилетний сын».
«И что?»
В этот момент, находясь в полумраке леса, из которого башня не видна, мы услышали пронзительный детский крик.
Да, пронзительный детский крик.
Говорю вам: этот крик привел меня в такой ужас, что я почувствовал, как волосы у меня на голове зашевелились. Дождевая капля просочилась сквозь густую листву и упала мне на лысину, и я ощутил дрожь во всем теле. Ведь я только что поздравлял себя с тем, что несчастье предотвращено, что Говард Брук, Гарри Брук и Фей Ситон сейчас разведены, а опасность может возникнуть, только если все эти люди неожиданно сойдутся в одном и том же месте. Теперь же…
Этот пронзительный крик донесся до нас со стороны башни. Мыс Гарри выбежали из рощи на открытую, поросшую травой поляну, где впереди над изгибом речного берега высилась башня. Сейчас все это открытое пространство было, как нам показалось, до отказа заполнено людьми.
Мы довольно скоро узнали, что произошло.
За опушкой леса около получаса назад расположилась приехавшая на пикник компания, состоявшая из мсье и мадам Ламбер, их племянницы и невестки, а также четырех детей в возрасте от девяти до четырнадцати лет.
Как истинные французы, они отказались принимать во внимание погоду и отправились на пикник точно в намеченный день. Место, на котором они намеревались расположиться, находилось, разумеется, на территории частного владения. Но во Франции этому не придают такого значения, как в Англии. Узнав, однако, что мистера Брука раздражает присутствие посторонних, они не решались начать трапезу, пока не увидели, как от башни по очереди удалились Фей Ситон и мы с Гарри. Полагая, что теперь опасаться нечего, дети выбежали на открытое место, а мсье и мадам Ламбер уселись у каштана и начали распаковывать корзинку с припасами.
Двое младших детей отправились исследовать башню. Когда мы с Гарри выскочили из леса, я увидел, как маленькая девочка стоит перед входом в башню и показывает рукой наверх. Я услышал ее голос, пронзительный и срывающийся. «Папа! Папа! Папа! Там наверху человек, весь в крови!» Таковы были ее слова.
Не могу сказать, что делали и говорили в этот момент окружающие. Однако я помню испуганные лица детей, обращенные к родителям, и голубой с белым резиновый мячик, который покатился по траве и наконец упал в реку. Я не бежал, я шел к башне. Я поднялся по винтовой лестнице наверх. Во время этого восхождения мне пришла в голову странная, дикая, фантастическая мысль о том, что было очень необдуманно, не считаясь с больным сердцем мисс Фей Ситон, заставлять ее карабкаться по всем этим ступенькам.
Затем я вылез на крышу, где ветер задувал с новой силой. Мистер Говард Брук – он был еще жив, его тело еще трепетало – лежал лицом вниз посередине площадки. На пропитанном кровью плаще, под левой лопаткой, виднелся разрез размером с полдюйма: туда-то и был нанесен удар.
Я еще не говорил вам, что на самом деле трость, которую он всегда носил в руке, представляла собой замаскированную вкладную шпагу. Сейчас две ее половины лежали по обе стороны от тела. Острое лезвие с рукоятью валялось возле правой ноги. Деревянные ножны откатились к парапету и теперь покоились там. Но портфель с двумя тысячами фунтов стерлингов исчез.
Глядя на эту картину, я замер в каком-то оцепенении, а снизу доносились вопли Ламберов. Было ровно шесть минут пятого. Я отметил это вовсе не для полиции – просто меня интересовало, приходила ли Фей Ситон на встречу с мистером Бруком.