— Первую смену в лагере труда и отдыха «Бригантина» объявляю открытой! Знамя лагеря поднять! Под знамя — смирно!
Две девочки в черных юбках, белых блузках, с повязанными пионерскими галстуками подошли к жердине, врытой посреди площадки, и начали тянуть за бечёвку, на которой был закреплен флаг синего цвета с белым парусным корабликом по центру. Флаг медленно пополз вверх, но на середине подъема за что-то зацепился. Девочки подергали за бечёвку, затем смущенно оглянулись на начальницу. Та подошла, потянула, дернула сильнее, бечёвка лопнула, и знамя лагеря косо затрепыхалось на флагштоке. В это время из динамика, поставленного на подоконник раскрытого окна, послышались начальные аккорды гимна, скоро перешедшие в хрипение и щёлканье. Потом и эти звуки смолкли. В наступившей тишине отчетливо послышалось кряканье начальницы, скомандовавшей:
— Всем помыть руки перед входом в столовую, и на обед!
Ревущая толпа, толкаясь и матерясь, рванула в столовую.
Только несколько человек, и Максим с Гришкой в том числе, подошли к металлической лоханке, поставленной на сбитые доски, с гвоздями, вставленными в дырки, оттуда потекла мутная водичка с резким запахом хлора. Максим сказал:
— Надо, Гриша, надо! Кругом и дизентерия и, говорят, даже холера бродит.
Вытерев руки о брюки, они вошли в столовую. Там творилось что-то невероятное, рев был такой, как будто ребята очутились на стадионе во время матча московского «Спартака» с киевским «Динамо». Кто заталкивал в карманы куски хлеба, кто бросался им, кто щедро раздавал затрещины, кто драл за уши младших, кто бегал по скамейкам, а кто даже по столам. Но, надо сказать, что в этом буйном вихре сумасшествия участвовали не все. Меньшинство прижалось к стенкам, взирая на происходящее широко открытыми глазами, разинув рот.
Наконец-то воспитатели рассадили этот обезьянник по местам, и к тем, кто еще стоял у двери, подошла Нина Николаевна и подвела к отрядному столу.
Весь пол был замусорен, усеян кусками хлеба, гнутыми алюминиевыми вилками, ложками и бумажными салфетками, до того аккуратно расставленными по специальным пластмассовым стаканам. Было опрокинуто несколько тарелок с супом, а две-три разбито. На наведение кое-какого порядка ушло минут пятнадцать-двадцать, и наконец-то приступили к «приему пищи».
На обед были щи из кислой капусты, по-видимому, еще позапрошлогоднего засола, с жирной свининой. Максим был очень голоден и наворачивал щи, правда, без хлеба, потому что хлебницы были уже пусты. Только потом он обратил внимание на то, что Гришка не ест.
— Ты что не ешь?
— Я такое не ем.
— Ишь ты, маменькин сыночек! — встрял Ванюхин, сидевший как раз напротив. — Давай сюда! На тебе взамен, — и вытащил из кармана кусок хлеба, уже изрядно помятый и облепленный табачными крошками, Максим, лишенный Ксюхиной поддержки, сробел под пристальным взглядом Лёхи. А тот смотрел на него, как удав на кролика, недобро ухмылялся и со значением подмигивал. Всё вернулось на круги своя.
На второе дежурные принесли сардельки с рожками. Гришка только нацелился на сардельку, как к ней протянулась рука Ванюхина.
— Ты и это не будешь!
Гришка проводил глазами сардельку и проглотил слюну. Заметив это, Максим разодрал жесткую сардельку вилкой надвое и половину протянул Гришке. Тот благодарно кивнул и снова потупился.
— Надо же, прямо как пара голубков-неразлучников! — загоготал Лёха. Его подпевалы, которыми он уже успел обзавестись, дружно подхватили идиотский смех.
После обеда всех отправили по палатам. Лёха сразу же взялся за дело:
— Самозванцев нам не надо, командиром буду я! Так, чья это паскудная сумка здесь валяется? — Он подошел к кровати, стоявшей как бы особняком, за круглой голландской печью. Крутолобый паренек с чёрным бобриком, немного коротковатой верхней губой, из-под которой недобро выгладывали два крупных резца, набычившись, буркнул:
— Моя! Я первый занял…
— Ребя! Здесь кто-то что-то сказал, или мне послышалось? А? Тебя зовут-то как, трудный подросток со сложной судьбой?
— Александр.
— Ну-ка, Саня, мотай отсюдова, покуда транваи ходют! Тебе для ускорения ничего не надо? Вроде пендаля? Иди-иди, родной, иди-иди, но поторапливайся. Вот так. А то фу ты — ну ты…
Постепенно все заняли кровати, сложили в тумбочки свои нехитрые пожитки, а у некоторых вообще ничего не было, даже мыла и зубной щетки. Максиму с Гришкой достались места самого последнего ранга, рядом со входной дверью. На большее они и не рассчитывали.
— Устроились? — И Ванюхин встал посреди комнаты. — Начинаем знакомиться. Меня величают Алексей Лексеич, ко мне обращаться только так и не иначе. А то — в торец! Теперь вы быстренько давайте свою кликуху и садитесь снова… Так, познакомились. Открываем первое собрание банды «Правое дело». С сей секунды, если кто спросит, откудова вы, докладывать четко и ясно: «Банда «Правое дело». А то — в торец. По регламенту первым вопросом будет такой: о чести и достоинстве. Только что меня, вашего любимого командира банды, оскорбили публично. Что за это следует? Точно, месть! Я этих сволочей знаю, у нас с ними еще по городу отношения поганые. Постановляем по первому вопросу: изметелить гадов сегодня же. Вопрос второй: о котле банды. Давайте свои финансы сюда, здесь они будут нужнее. И это всё? Зажали? Смотрите, обшмонаю, если что найду, даже медяк, — в торец! Теперь весь фураж сюда, то есть продукты. Мало! Иду проверять.
Он выгреб из тумбочек всё, что там было. Забрал у Максима батон и два плавленых сырка, которые сунула ему в сумку Ксюша при отъезде, у Гришки — кусок копчёной колбасы, две пачки печенья и пакетик конфет. Гришка пригнул голову и лишь смотрел, как исчезают в полиэтиленовом пакете с нерусской надписью его припасы.
— Вот видите, насколько вы еще нечестные. Все равно, хоть в первый раз, но следует устроить вам порицание. — И больно щелкнул Максима по лбу, а затем и Гришку, который еще больше нагнул голову и стиснул руками колени. На глазах у него появились слезы, но Максим положил ему руку на плечо, и он сдержался.
Лёха тем временем продолжал:
— Хоть со скрипом, но первая часть нашего собрания заканчивается, остается неформальная часть. Предлагаю пустить братскую чашу по кругу и закрепить общее согласие.
Он достал пластмассовую полуторалитровую бутылку с мутной белесоватой жидкостью, свинтил пробку. По всей комнате разнеслась отвратительная вонь самогона. Лёха отпил несколько глотков и передал бутылку дальше. Когда очередь дошла до Сашки, он оттолкнул бутылку.
Лёха взвился:
— Что, бунт на корабле?! Ну что же, если не хотите заключать соглашение символически через братскую чашу, то поставим на голосование. Кто за то, чтобы считать банду «Правое дело» организованной, со всеми вытекающими отсюда последствиями? Прошу голосовать!
Сашка сжал кулаки и демонстративно засунул их в карманы, его сосед, толстый и рослый парень, тоже не поднял руки. Гришка было дернулся, но Максим предостерегающе положил руку на его колено. Гришка посмотрел на него и кивнул. Их было только четверо.
— Большинство — за. А бунт капитан должен подавить любыми доступными ему средствами. И словом, и делом. — Лёха подошел к несогласным. — Каждый должен вытереть о них ноги и в прямом, и в переносном смысле. Сейчас я покажу, как это делается.
В это время распахнулась дверь, и вбежала с натянуто-радостной улыбкой Ника Николаевна.
— Как у вас спокойно! Я вижу, здесь полный порядок. А в первом отряде уже успели подраться, а во втором порвали подушку и разбили стекло. А вы молодцы! Осталось только выбрать начальника отряда, и у меня еще несколько объявлений. И вот ещё: мне удалось для вас выбить шахматы и шашки. Вот, возьмите. — И она положила на колени Гришке, как сидящему ближе всех к ней, две коробки и две картонные доски.
Из угла раздалось:
— Ванюхина предлагаем в командиры!
— Хорошо. А другие кандидатуры будут? Нет? Тогда и голосовать не будем. Ванюхин, поздравляю тебя с избранием, теперь ты будешь отвечать за порядок в отряде да и за все остальные дела.
— Ой, спасибо, Нина Николаевна! А мы тут как раз обсудили и решили вызвать на соревнование все остальные отряды и обязуемся занять первое место.
— Вот это молодцы!
Тут из угла раздался глумливый голосок: