Посидели несколько минут. Потом академик встал и сказал Воронину:
— Ну, капитан, пойдем в высокочастотный зал, посмотрим, что там бумкнуло.
Но смотреть было не на что: полуметровая гора металлических обломков, бывшей ранее обшивкой шкафов, оплавленной и раздробленной керамики, расплавленной изоляции и кусков электронных плат. Всё это ещё чадило и потрескивало, остывая.
— Ось яка кака… — сделал академик академический вывод. — А теперь на антенны посмотрим.
Выбралась в антенный павильон. Там было непривычно пусто. Антенны, до этого представляющие собой сложные инженерно-технические сооружения со своеобразной строгой и гармоничной красотой, просто-напросто исчезли. Сохранялись только останки их оснований, покрытые серебристо сверкающими потеками из вмиг расплавившихся волноводов.
Погода вдруг резко ухудшилась. Пронесся холодный порыв ветра, постепенно усиливающегося, переходящего в настоящий ураган. Солнце, до этого основательно припекавшее, затянуло дымкой. Академик задумчиво всматривался в фиолетовый купол. По поверхности Сферы пробегали яркие полосы, сверкали точечные вспышки. Постепенно Сфера тускнела, покрывалась туманом. Над ее вершиной образовывался кольцеобразный вал облаков. Академик что-то вполголоса проворчал. Можно было только разобрать:
— …откачивает энергию из пространства… — Потом он обратился к Воронину: — А ведь оно мыслит, думает!
34. Сфера. Мария Фёдоровна
Машенька, Мария Фёдоровна, баба Маша, Чёрная попадья. По-разному называли её люди за её долгий, почти девяностолетний век. Была она уроженкой Рыжова, в девятнадцать лет вышла замуж за настоятеля сельской церкви отца Михаила. Жили они дружно, душа в душу, пока не пришла беда. В восемнадцатом восставшие крестьяне сожгли и разграбили и барскую усадьбу, и церковь. Отца Михаила, бросившеюся жуткой кровавой ночью защищать церковную утварь от попутанных бесом вчерашних прихожан, закололи вилами прямо на пороге храма. Марию, как члена семьи священнослужителя, отправили на Соловки. Долгие годы она мыкала горе по советским лагерям да по тюрьмам, но несгибаемая сила воли и святая вера помогли ей выжить и выстоять в безбожной мясорубке ГУЛАГа, в конце пятидесятых она была реабилитирована и вернулась в родное село с узелком немудрящих пожитков. Сельсовет выделил ей убогую избушку на отшибе, на крутом берегу пруда. Бывший-то дом отца Михаила, заново отстроенный, приглянулся председателю колхоза.
На какие средства она существовала, одному Богу известно. Помогали выжить крохотный огородик и коза. Пенсии ей, понятное дело, не платили, а работать в колхозе, растеряв здоровье по лагерям, она уже не могла. Поговаривали, что лечит она хворых односельчан травками да наговорами, промышляет колдовством и ведовством. В обыденной жизни соседи с опаской сторонились её, когда раз в неделю она приходила в сельмаг за покупками, даже в самой оживленной очереди, жаждущей редкого дефицита или вожделенной бутылки водки, образовывался коридор. Чёрная попадья в полном молчании подходила к прилавку, выбирала покупки, в такой же полной тишине расплачивалась и ковыляющей походкой удалялась восвояси, сопровождаемая настороженными взглядами рыжовцев. Правда, знавала она и совсем другое обхождение, когда кому-либо требовалось снять сглаз или порчу, приворожить парня или девушку, излечить от злого недуга болящего, от которого даже врачи отвернулись. И тогда благодарность селян не знала границ, несли и деньги, и продукты, баба Маша ни от чего не отказывалась. Говорили даже, что колдунья как-то помогла председателю сельсовета вернуть в семью загулявшую супругу, за что тот назначил старухе скромный ежемесячный пенсион из своих личных средств.
Так и доживала свой век баба Маша в покосившейся избушке над прудом, пока не свалилась на её седую голову эта напасть в виде чудища, девчонки и купола. «Видит Бог, последние времена наступают, — вздыхала старуха, водрузив очки на крючковатый нос и в очередной раз перелистывая грозные страницы Апокалипсиса. — Ибо переполнилась чаша терпения Господня…»
35. Вне Сферы. Капитан Воронин
Капитан Воронин вернулся на командный пункт, на свое рабочее место. Оперативный дежурный должен исполнять свои обязанности в любых условиях, несмотря ни на какие ЧП. Мучительно болела голова, и Воронин достал из портфеля пару таблеток анальгина, разжевал их и, не запивая, проглотил отвратительную горечь.
Из-за планшета раздалось тихое всхлипывание. Воронин заглянул туда. Планшетист сидел на приступке, вытирая струящуюся из разбитого носа кровь, на правой скуле виднелась внушительная опухоль. Гимнастерка и брюки были порваны, значит, тоже прорывался с боем на свободу. Воронин спросил:
— Ну, как дела? Додежурим? — Тот кивнул головой. — Тогда проверь оповещение.
Планшетист пощелкал переключателями, послушал наушники.
— Нет связи по всем каналам…
— Я выйду к связистам, посмотрю, как у них дела, — сказал Воронин и вышел в линейный зал.
Аппаратура связи тоже была выведена из строя: пол усыпан осколками радиоламп, жгуты на стойках ещё дымились. На рабочем месте был только дежурный по связи.
— А телефонист где?
— Бегаем наверх по очереди — блевать…
По пути на командный пункт Воронин заглянул во все залы. Пострадавших уже вынесли наверх, в дымной полумгле виднелось только несколько фигур. Видимо, это командиры групп и техники после паники спустились повторно вниз посмотреть, что же случилось с их аппаратурой.
Сев на свое рабочее место, Воронин привычно приложил к уху чёрную эбонитовую трубку телефонного аппарата времён Великой Отечественной войны ТАИ-43. Это была времянка, протянутая на командный пункт «лётчиков» для оповещения и взаимодействия, а сейчас она являлась ниточкой, ведущей под Сферу, где бесследно сгинул его сын с приятелями. После катастрофы Воронин, наверное, половину не занятого работой времени слушал эту трубку. Правда, кроме шума, шипения и щелчков почти ничего не было слышно. Но несколько раз вроде бы можно было разобрать какие-то стуки, крики и, может быть, выстрелы. И сейчас поначалу слышался привычный шум и щелчки, но затем на другом конце провода кто-то внезапно взял трубку, послышалось шумное, всхлипывающее дыхание, потом гаденькое хихиканье:
— Ну, сто, бля, капитан, слусаес? Ну, слусай-слусай! Но если кому-нито блямкнес, то всех замоцу, а твово-то в первую оцередь. Понял? Твово — в первую оцередь. Хи-хи-хи! А здорово мы вас сегодня трахнули?! Хи-хи-хи! Ну, ладно, бля, капитан, не цихай и не касляй. Бывай!
Больше ничего Воронин уже не слышал. Внезапно голову как бы пробило молнией, уши заложило от мощного удара колокола, а потом раздалось противное кваканье. Он потерял сознание и, не выпуская из сведенных намертво пальцев телефонную трубку, тяжело рухнул грудью на стол.
Сколько времени он так лежал, неизвестно, но, видимо, не очень долго. Очнулся Воронин от назойливого сигнала телефона. Он приложил трубку, зажатую в руке, к уху, но там было тихо. А звякал телефон дальней связи, и над ним вспыхивала лампочка вызова. Еле-еле разжав пальцами правой руки застывшие, скрюченные пальцы левой, Воронин осторожно вытащил телефонную трубку и так же осторожно положил её на стол. Затем, помедлив мгновение, включил телефон дальней связи. Прохрипел через силу:
— Алло… — И тут на него обрушился водопад криков, матюгов. Это был подполковник Андреев, вышестоящий оперативный дежурный, голос которого за несколько лет совместной работы опротивел до тошноты:
— Ты, бля, чем там занимаешься? Почему от тебя больше двух часов нет ни звука?
— Произошло ЧП. Всё вышло из строя… Не мог связаться.
— Но я ведь связался! Ты что, не знаешь обходные линии? Я ведь связался через направленца справа. У меня тут телефон до самой Москвы и выше раскалились, а я ничего сказать не могу. А ты молчишь, как партизан… Так что пока я тебя снимаю с дежурства, ставлю «двойку», укажу в рапорте. Потом прибудешь в оперативный отдел сдавать зачеты на повторный допуск. Там тебе матку на место поставят! Понял, бля?