— Князь! Князь! Уезжайте! — кричал Андрей не своим голосом. Но, похоже, обитатели усадьбы уже заранее позаботились о путях отступления, потому что от парадного подъезда вскоре, скрипнув рессорами, спешно отъехал груженый экипаж, унося князя и домочадцев от взбеленившихся крестьян, некогда их верных подданных.
— Жги-гуляй! — визжал кожаный, распаляя разошедшихся мужиков, и в стеклышках его пенсне зловеще плясали красные отсветы. — Бгатва! — горланил он позже, — айда цегковь ггабить! Ведь они, попы-нахлебники, тоже тгудовой нагод обигали! Айда, за мной, газживёмся поповским золотишком!
— Стойте! Или креста на вас нет?! — кричал Андрей, выходя из-за кустов красной смородины наперерез беснующейся толпе. Вдруг в голове его снова поплыл фиолетовый туман, и он очнулся, слегка потеряв равновесие и покачнувшись, на центральной улице многострадального села, поддерживаемый заботливой рукой Метиса.
— Спокойно, Андрюха, всё уже позади. По-моему, мы просто побывали в прошлом… Как вы считаете, учитель?
— А ты вообще помолчи! — взвился Андрей, разгоряченный зрелищем ночного пожара. — Тебе-то что, ты, небось, мусульманин? Все вы одним миром мазаны!
— Ну, что ты, Андрюха… — со слезами на глазах начал оправдываться Игорь. — Я же тебе говорил, что недавно мама тайно от отца свозила нас с сестрой в Серпейск и окрестила. Да и в паспорте я запишусь русским… — Игорь шмыгнул носом и отвернулся.
— Спокойно, ребята, — урезонил их учитель. — Ты не прав, Андрей. Как можно? Жаль, что раньше мы не имели возможности побеседовать о религии. Ты, я подозреваю, из неофитов, новообращенных, а им всегда свойственны нетерпимость и фанатизм. Я хоть и атеист, но Библию тоже почитывал. Вспомни, что там говорится: «Не судите, да не судимы будете». Да и вообще, истинному христианину, как я понимаю, должна быть присуща терпимость к иноверцам и инородцам… Опять же из Библии: «Для Господа нет ни эллина, ни иудея…»
— Простите, Виктор Александрович, Метис, извини, — сокрушенно мотнул головой Андрей. — Я был неправ, погорячился. Просто уж больно меня бесчинства прошлых лет за душу взяли. Да еще этот, в пенсне и кожанке… Чёрт картавый… Простите…
— А что касается твоего вопроса, Игорь, — начал после недолгой паузы Папа Карло, — то, конечно, с точки зрения нынешнего развития науки и техники путешествия во времени невозможны. Но здесь, в Сфере, всё поставлено с ног на голову, и мне уже довелось побывать в своем личном прошлом, на поле битвы под Москвой в Великую Отечественную… Удовольствие, доложу я вам, ниже среднего… Похоже, Существо продолжает экспериментировать и забавляться, на этот раз проводя темпоральные опыты над людьми.
39. Вне Сферы. Капитан Воронин
Не успел затихнуть в ушах капитана Воронина грохот выстрела, как он услышал позади какой-то шум и звук шагов. Обернувшись, он увидел входящих в зал начальника дежурного расчета и нескольких солдат с карабинами. Старший лейтенант подошел и, представившись, сказал:
— Товарищ капитан, командир части приказал изъять у вас оружие. Прошу!
— Оружие я отдать не могу, так как пока дежурю, с дежурства не снят. Пистолет я получал у дежурного по части под роспись и обязан вернуть его после сдачи дежурства. Если этот самый командир хочет снять меня с дежурства, пусть звонит наверх, все согласовывает, и после того, как придет мне замена, и после команды вышестоящего дежурного я могу сдать дежурство. Ясно? А, впрочем, патроны можете взять.
Воронин вытащил из кобуры снаряженную обойму, затем из пистолета — вторую и, передернув затвор, из патронника — досланный туда после выстрела патрон, обернулся к старлею:
— Вот моя рабочая тетрадь. Пиши: по приказу командира части изъял у оперативного дежурного капитана Воронина 15 (в скобочках прописью — пятнадцать) боевых патронов калибром 9 мм от пистолета Макарова. Написал? Внизу время — смотри на часы. И распишись. Вот и молоток! Да не волнуйся ты, не дёргайся. Я ведь и то не дёргаюсь. Ну, пока! Не мешай мне дежурить дальше. На тебя я не в обиде, знаю, что командир приказал.
После дежурства Воронин долго стоял на перекрестке, выбирал дальнейшую путь-дорогу. Направо, в сторону речки и парка, он уже дважды ходил. Но там совсем как в сказке: и вода его не принимает, и ветки деревьев под ним ломаются. Потом, подняв глаза, посмотрел на ненавистную Сферу, расплывшуюся над Рыжовскими прудами и окрестностями, и решительно пошел туда через Лесной городок. Почти в центре этого сотворенного солдатскими руками парка, вправо, за Оврагом, за Ручьем, бегущим в пруды, за плотной стеной молодого ельника была полянка диаметром метров десяти-двенадцати. По периметру ее обступали высокие ели с сухими ветвями почти до половины ствола, а посередине стояла высохшая до костяной белизны коряга, бывшая когда-то крупным можжевеловым кустом. Сейчас же она превратилась в природную абстрактную скульптуру, очень уместную здесь. Капитан Воронин несколько раз спасал ее от разрушения на растопку. Ведь валежника кругом полно, да вот и сухие еловые ветки над головой загораются, словно порох, от одной спички.
Воронин прошел через полянку к стоящей немного поодаль самой крупной ели и, осмотревшись кругом, начал руками раскапывать сухую лесную прель между корнями. Опавшие еловые иглы, листья, шишки и мелкий мусор не слежались и раскидывались легко. На глубине двадцати-тридцати сантиметров в норке, бывшей ранее убежищем какого-то лесного зверька, он нащупал пластиковый пакет и потянул его наружу. В пакете виднелось несколько стеклянных банок с закручивающимися крышками, а в них — и россыпью, и в коробочках, и в пакетиках, и в бумажках — разнообразные патроны. Это был клад капитана Воронина. То, что когда-то покладено-положено-схоронено здесь.
История этого клада началась несколько лет назад, в послеучилищные холостяцкие времена. После выпуска лейтенант Воронин по распределению попал в эту часть вместе с Иваном Мартяшкиным, его однокурсником, курсантом его же отделения, и жили они в одной комнате офицерского общежития. Был Иван сыном офицера-капитана, участника Великой Отечественной войны, так что ему всю сознательную жизнь, до поступления в училище, пришлось скитаться по военным городкам, от нескольких гарнизонов в Белоруссии, через Север и Горьковскую область к заливу Кара-Богаз, где, по его собственным словам, у него от ослепительного солнца даже глаза выцвели. Там отец и закончил службу, причем ему не дали дослужить до полной пенсии четырех месяцев. Обосновались Мартяшкины в небольшом городке Пензенской области, куда Иван ездил в отпуск уже на последнем курсе училища. Кроме отца Василия Николаевича, в семье была мать, полная рыхлая женщина, которую Воронин видел однажды в городке, куда она приезжала по пути в столицу, и ещё младшая сестра Ивана, ей в то время исполнилось четырнадцать или пятнадцать лет.
Сам Иван казался внешне непримечательным, невзрачным, но о своих качествах имел очень высокое мнение. Он обладал крепкой памятью, в одной из школ ему посчастливилось учиться у очень хорошей преподавательницы литературы, так что он выдавал иногда весьма интересные мысли о писателях прошлого. Восхищался Бабелем, Булгаковым, знал о Пастернаке, Платонове и Пильняке, иногда приводил цитаты из Есенина и А. Н. Толстого о том, что «нет толку в большой еде» и тому подобное. Но такие остроты быстро надоедали, потому что их было не много и они часто повторялись. Числился он стрелком-спортсменом первого (крепкого, по его словам) разряда, поэтому довольно часто его вызывали на сборы, но на соревнования выше окружных он ни разу не попадал. Из поездок он привозил кое-какие новости из околописательского и околоэстрадного кругов и эпиграммы типа: «Я — Евгений, ты — Евгений, Я — не гений, ты — не гений…» и т. д. В последнее время Иван пытался просвещать Воронина по современному искусству, постоянно повторяясь и путаясь. А интересоваться этим делом сам начал, потому что на сборах познакомился с интересной современной продвинутой девчонкой и ездил с ней в Москву на выставку французского импрессионизма. Ну и, естественно, много рассказывал о своих подвигах на любовном фронте, конечно, по обыкновению привирая и преувеличивая. Словом, являлся человеком «чуть выше среднего уровня» по классификации Воронина.
Была у Ивана еще одна страсть — коллекционирование боеприпасов к самому разнообразному оружию. Естественно, что в его коллекции были патроны к стрелковому оружию, начиная с «валовки» и «негра» и заканчивая «целевым», «экстрой» и ОП (опытными партиями), патроны к «биатлонке», «произволке», разнообразные патроны к пистолетам разных стран и марок от финских до американских, а также патроны Второй мировой войны — зажигательные, трассирующие и бронебойные нашей армии и армий зарубежных. В этой части коллекции, видимо, не до конца разбирался и сам владелец.