Другая, секретная часть коллекции размещалась в небольшом дипломатике с кодовым замком. Вот эту часть, Воронин в этом был уверен, Иван не показывая никому. А приобрел он этот чемоданчик совсем недавно у прапора, мастера спорта по пистолету, несколько месяцев назад приехавшему, или уволенному (слова Ивана) из ГСВГ — Группы советских войск в Германии. Это был набор для выполнения нашими контрразведчиками самых тайных и щекотливых операций. Применяемые вещества вызывали мгновенную смерть из-за остановки сердца или обширного кровоизлияния в мозг. И так же мгновенно эти вещества разлагались, не оставляя никаких следов. Был человек — и нет его. Есть следствие, но нет причины. Конечно, там находились и вещества, вызывающе смерть через строго определенное количество часов — что являлось неожиданностью для всех, включая самого усопшего.
Этот набор Иван показывал Воронину только одни раз, наверняка и сам не зная особенностей всех этих ампулок, шприц-тюбиков и просто шприцев, патронов с полупрозрачными пулями и с разнообразной маркировкой на гильзах, и просто патронов, внешне не отличимых от боеприпасов нескольких армий. Стоил этот чемоданчик Мартяшкину не дешево, как он сказал, дороже «Жигуля». Как раз во время последнего отпуска Ивана в том же самом городке, где его семья обосновалась после увольнения в запас отца, умерла его любимая тетка. И Ивану достался в наследство небольшой потрепанный школьный портфельчик. Он был набит монетами. В грязных мешочках, в замусоленных тряпочках, в разнообразных лоскутках, рассыпающихся от дряхлости. Наряду с обычным мусором сталинских, хрущевских и брежневских времен там были действительно ценные вещи. Иван показывал дирхем, дублон, талер и несколько византийских монет, а также мешочек с царским золотом. Воронин с интересом всматривался в увиденные в первый раз невзрачные монеты, имеющие такую ценность. И всё это ушло в обмен на дипломат с кодовым замком. Воронин сказал, что иметь такую вещь при себе хуже, чем атомную бомбу, но Иван ответил, что приобрел её с целью перепродажи с большим наваром, только надо знать, кому и как его перепродать, иначе можно остаться не только без рук, но и без головы.
Но продать чемоданчик он не успел, ибо грянула катастрофа. В тот год Иван ездил в отпуск в апреле. Вначале он был очень доволен, весел и много рассказывал о своей семье, но летом что-то случилось, и Иван стал хмурым и неразговорчивым, что-то его угнетало. 4 августа Воронин уходил на дежурство с утра. Было раннее воскресное утро, около восьми часов, Иван лежал, закутавшись в одеяло, отвернувшись к стене. Странно, ведь обычно в это время он уже делая зарядку в Лесном городке.
Воронин вполголоса сказал:
— Ну, я пошел.
Иван буркнул в ответ что-то невнятное.
Когда вечером после дежурства Воронин, открыв дверь в комнату своим ключом, вошел, то увидел, что Иван сидит на стуле за столом спиной к двери, положив голову на руки. Перед ним стояла пустая бутылка из-под водки. «Накушался!» — подумал Воронин. Подойдя ближе, он через плечо Ивана увидел на столе бумаги. Это была телеграмма: «Умерла Иринка. Похороны пятого. Срочно выезжай. Папа. Мама». Рядом лежало письмо, видимо, пришедшее намного раньше, ибо оно было потертым на сгибах и немного помятым. Воронин прочитал подчеркнутые слова: девственна, беременна. Ещё он увидел на столе мелкие стекляшки, вроде бы раздавленную ампулу и, обернувшись, заметил торчащий из-под подушки знакомый чемоданчик. Он застыл на мгновение, потому что у него перехватило дыхание, затем хотел броситься к двери. Но форточка была открыта, и он понял, что если бы было опасно находиться в комнате до сих пор, то бежать было бы уже поздно. Потом подошёл к Ивану и потрогал его за тяжёлое застывшее плечо. Всё было ясно.
Воронин быстро засунул в пластиковый пакет дипломат, смёл туда же газетой со стола стекляшки, подумав, добавил к ним и письмо. Во второй пакет он сложил из Иванова чемодана, стоявшего в платяном шкафу, все банки и высыпал туда же россыпь патронов.
Быстрым шагом пройдя в Лесной городок, пакет с патронами он спрятал в тайник, который заметил за несколько дней до этого, а другой пакет со злополучным чемоданчиком и письмом, положив в него увесистый булыжник и связав подвернувшимся под руку куском ржавой проволоки, зашвырнул в Рыжовский пруд, под дамбу, в самое глубокое место. Он не знал в тот момент, все ли делал правильно, но вот так тогда получилось. Впоследствии этот ингредиент сыграл свою роковую роль в зарождении Существа.
Потом Воронин пошёл на квартиру к командиру части и рассказал ему о том, что он увидел в комнате, придя с дежурства, конечно, не упоминая ни о дипломате, ни о патронах. Командир, глухо покашливая, несколько раз прошелся по комнате, затем сказал:
— Иди в кабинет начальника штаба, я ему сейчас позвоню, чтобы он туда пришёл, и подробно все изложи на бумаге. Иди!
Когда Воронин почти через час вернулся в общагу, там уже были командир, полковой врач Константиныч и, естественно, особист, который тут же увел Воронина на кухню, заставив всё ещё раз рассказать. И потом сказал:
— Найди в общаге свободную кровать, кто-нибудь обязательно или в отпуске, или в командировке, или на дежурстве. Будешь пока там спать, а мы тут пока поработаем, потом опечатаем. Пока из части — никуда. Может быть, понадобишься.
Через два дня приехал отец Ивана Василий Николаевич, а ещё через два дня, когда его сына после прощания погрузили на выделенную машину вместе с оградкой и надгробьем на могилу, срочно сваренными полковыми умельцами, он зашел к Воронину:
— Послушай, Володя, я уверен, что ты знаешь обо всём этом, чем я услышал здесь и чем я понимаю. Не мог Иван умереть от одной бутылки водки, не такое у него было сердце. Он, когда был последний раз в отпуске, очень хорошо о тебе отзывался. Говорил, как повезло, что у него такой друг. Ты должен понять, как тяжело мне, когда за три дня пришлось потерять и дочку, и сына. И как Иринка могла в таком лягушатнике потонуть, его же переплюнуть можно! И Иван сразу же! Я ведь прошел всю войну, видел смерть в разных обликах и много раз, так что должен понять, должен выдержать то, что ты мне объяснишь. Что, ничего не знаешь? И ничего не скажешь? Ну, так не дай Бог тебе в такую ситуацию попасть. — И он, тяжело подволакивая ноги, побрёл к двери. — А кстати, у Ивана было золотишко. Не знаешь? Ну, так Бог тебе судья.
Василий Николаевич, не оглядываясь, не поднимая глаз, медленно затворил за собой дверь.
И вот этот клад, память об Иване Мартяшкине, достал Воронин сейчас. Он нашел девятимиллиметровый патрон, а всё остальное спрятал на старое место. Долго перекатывал между пальцами смертоносный кусочек металла, а потом решительно зарядил пистолет и спустил курок. Щёлк! Осечка! Потом прицелился в можжевеловый скелет. Раздался выстрел, от скульптуры полетели куски, заклубилась пыль. Опять заложило уши. Все-таки «Макаров» в замкнутом пространстве или там, где со всех сторон отражается звук, здорово грохает, не то, что в тире — такой мягкий, вежливый хлопок.
Не успел пройти звон в ушах, как послышался хруст веток, чьи-то торопливые шаги, и на грудь Воронину бросилось задыхающееся, сопливое чудо — его сын Гришка. Не успев отдышаться, прижав мокрую щеку к груди отца, он торопливо залопотал:
— Пап, ты не попал? Ну и правильно, не надо стрелять белочек, их жалко! Я ведь вчера вечером просто так сказал, не подумав, что мне мопед хочется. Ничего мне не надо, лишь бы было всё нормально. Я сегодня утром ждал-ждал тебя, и уснул. И тут сразу же во сне Андрюшку увидел. Он оказал, чтобы я бегом бежал в Лесной городок, на наше место, и сказал тебе, чтобы ты не стрелял. Ты не сердишься на меня, пап?
Воронин сначала прижался щекой к мокрой, потной голове сына, потом подул на его макушку, прижался к ней губами и глубоко-глубоко вдохнул родной запах.