— Ну, что же ты, Боря? Разве не соскучился? — укоряла его Ленка, подходя к машине и протягивая руку. Такая близкая, такая милая и желанная! На Ленке был розовый сарафан с синими цветочками по поясу и подолу и белые босоножки, каштановые волосы стянуты на затылке в «конский хвост». Еще бы не соскучился! Только о ней и мечтал, сколько раз видел её во сне, письма писал каждую неделю!
— Пойдем, Боренька, прогуляемся по бережку до березовой рощи.
Борька оставил автомат на сиденье — правда же, ведь не идти на свидание с автоматом! — и неловко спрыгнул на землю, с трудом удержав равновесие. Тихо хлопнул дверцей. Витька, как ни в чём не бывало, посапывал на водительском месте.
— Рад тебя видеть, Ленка! Если бы ты знала, как я рад!
— Догадываюсь, — загадочно улыбнулась она и чмокнула Стеклова в щеку. Тот расплылся в улыбке и в ответ поцеловал её в губы, теплые, податливые, зовущие, но какие-то незнакомые.
— А мать меня к тебе не пускала, всё отговаривала. Представляешь, нашла мне жениха, начинающего бизнесмена. Из порядочной семьи, квартира, машина — всё при нем. Все условия для карьерного роста. Папаша у него какой-то важный пост в исполкоме занимает, — тараторила Ленка, лукаво прищурившись и украдкой поглядывая на своего кавалера. — А знаешь, тебе идёт военная форма. Ты возмужал, окреп, настоящим мужчиной стал. Да не дуйся ты! — дернула она Борьку за рукав. — Выкинь ты из головы женишка этого записного. Мне никого, кроме тебя, не нужно! Вот вернешься из армии — и поженимся.
— Правда? — переспросил Борька, недоверчиво улыбаясь.
— Правда-правда… Готов ли ты пойти со мной на край (пруда) света? — изменившимся голосом насмешливо спросила Ленка.
— Постой… ты сказала «на край пруда»?
— Нет, что ты? Тебе послышалось… Я сказала «на край света»… Готов ли ты отдать жизнь ради (Хозяина) меня?
— Ну вот. Опять. Что-то ты, Ленка, заговариваешься. Какого, к черту, Хозяина?!
— Я сказала «Хозяина»?.. На самом деле их двое: Мать и Сын. То есть двое в одном… Я не знаю, как тебе это объяснить…
Опешивший Борька резко остановился, повернулся к своей спутнице лицом, крепко схватив её за запястья обеих рук, и пристально вгляделся.
— Что ты? Отпусти, больно! Да отпусти же, кому говорят?
Стеклов увидел такое, от чего коротко стриженые волосы на его голове встали дыбом, а по спине от шеи до поясницы пробежал нездешний холодок. Ленка отчаянно вырывалась, её пронзительный визг становился все выше тоном, пока не перешел в ультразвук, в глазах замелькали фиолетовые отблески. Она начала меняться. Каштановые волосы поменяли цвет, превратились в пузырящуюся массу, которая начала медленно стекать по лицу, заливая глаза, уши, ноздри, рот. Чудовище отфыркалось и прошипело:
— Ты ещ-щ-щё об этом пожалееш-ш-шь.
Внезапно запястья под его цепкими пальцами оплыли, как горячий воск, он очнулся на краю пруда, заглянул в бездну, потерял равновесие и сорвался вниз. Фиолетовая жижа со звуком «блоп!» приняла в себя безвольное тело и навсегда сомкнулась над его головой.
Любимчик Пашка не помнил, как они выбрались из Сферы, его словно поразила какая-то тяжелая форма потери памяти. Да, впрочем, не в его правилах было задумываться о прошлом. Все перенесенные ужасы остались позади — и слава Богу! Зато теперь вот сбывалась его давнишняя мечта: Витька Рокотов наконец-то внял его настойчивым мольбам и взял с собой в воскресный день в Москву, на футбол. Два часа на «Икарусе», полчаса на метро — и вот Пашка рука об руку со старшим товарищем пробирается между кооперативных киосков от станции метро «Спортивная» к стадиону «Лужники»,
— Витька, а Витька? Правда, здорово?
— Здорово, — милостиво согласился Витька.
— Пойдем на …дион!
— На ста-дион!
— На ста-дион!
Конечно, Пашка неоднократно видел трансляции футбольных матчей по телевизору, но действительность превзошла все его ожидания. На стадионе его до глубины души поразили, да попросту ввергли в священный трепет многотысячный рев трибун, яркая давая зелень газона, пестрящие в глазах краски рекламных щитов и та особая атмосфера радостного ожидания, предвкушения, хорошо знакомая всем болельщикам. На пик эйфории его возносила та мысль, что сегодня он живьем увидит своих кумиров, футболистов московского «Спартака». Красно-белым противостояли красно-синие, столичные армейцы.
— Вить, а Вить? — теребил Любимчик за руку друга.
— Ну, чего тебе?
— А почему армейцев называют «конями»? Они же люди!
— Они не люди — они кони!
— А, понятно! — пожал Пашка плечами и снова посмотрел на поле. Там полным ходом шла предматчевая разминка. Футболисты не спеша перебрасывались мячами, вразвалочку трусили по полю, играли в «квадрат».
— Вон, вон, смотри! Фёдор Черенков! — кричал Пашка в Витькино ухо, указывая на любимца миллионов мальчишек.
— Да не ори ты так, совсем оглушил! Да, Федор Черенков. Сегодня он играет под десятым номером, — и Витька тыкал в соответствующее место программки, загодя приобретенной в вестибюле стадиона.
Начался матч, взревели трибуны, и объявляемые диктором фамилии футболистов порождали новый шквал воплей, свиста и аплодисментов. Пашка ёрзал на пластиковом сиденье, вертел головой направо и налево, поглядывая то на игру, то на своего старшего приятеля, старался ничего не пропустить, во всем подражая Витьке. Так же, как и он, скандировал спартаковские речёвки и кричалки, среди которых были такие: «В Союзе нет еще пока команды лучше «Спартака»!», «Всех советских игроков стоит Федор Черенков!», так же, как и он, отбивал ладоши, хлопая в такт, словом, веселился на полную катушку.
Где-то к пятнадцатой минуте преимущество стало переходить на сторону «Спартака», но несколько опасных атак пока не принесли результата. И вот Юрий Гаврилов получил мяч в центре поля, неторопливо двинулся к воротам соперника и вдруг длинным резким пасом забросил мяч за спину левого защитника. На передачу откликнулся Сергей Родионов и, изящным финтом обведя ещё одного соперника почти у самой лицевой линии, сделал опасный навес на заднюю штангу. Подоспевший Федор Черенков с разворота вколотил кожаный снаряд под перекладину.
Стадион взорвался, как вулкан. Людская лава в чаше стадиона неистово заклокотала… И вдруг стало тихо и темно. Пашка сначала подумал, что оглох и ослеп. Но потом проморгался, потряс головой, огляделся. Наверное, погасли прожектора, решил Пашка. Он пошарил правой рукой вокруг себя, но не нащупал ничего, кроме мертвого холодного пластика соседнего сиденья.
— Вить, а Вить! Что случилось? — жалобно позвал он друга предательски дрогнувшим голосом. Но тот не отвечал. Пашка хныкал, утирая глаза судорожно сжатыми кулачками, и вдруг услышал за левым плечом успокаивающие слова:
— Не плачь, Пашка, хочешь, я с тобой поиграю?
Прожектора снова зажглись, на этот раз фиолетовым светом, в котором и трава, и рекламные щиты приобрели мертвенный оттенок, таящий угрозу. Поле и трибуны обезлюдели, словно вымерли. Пашка медленно обернулся и рот раскрыл от удивления: рядом с ним сидел сам Фёдор Черенков в красно-белой футболке!
— А вы… настоящий… Черенков?
— Самый что ни на есть! — усмехнулся тот.
— А куда… подевались… все остальные?
— Понимаешь, Пашка, в Москве сейчас идут учения гражданской обороны — вот все и попрятались в убежище под стадионом.
— Странно, я не слышал никакой сирены… Почему же мы с вами остались? И откуда вы знаете мое имя?
— Я попросил за тебя. А имя твое я знаю, потому что мы с тобой уже встречались и даже играли. Разве не помнишь?
— Нет… то есть да… — удовлетворившись этим объяснением, Пашка расслабился и успокоился. — Ой, вы такой красивый гол забили! Здорово!
— Хочешь, я покажу тебе удар, которого ты никогда не забудешь? Пошли на поле.
Федор взял мальчика за руку, и они по ступенькам между секторами трибун спустились сначала на беговую дорожку, а потом перешли на траву.
— Ух ты, трава какая ровная! Как ковер! И пружинит под ногами! — изумлялся Пашка, вновь возвращаясь в превосходное состояние духа. Фёдор вел его к правым воротам, неся под мышкой неизвестно откуда взявшийся мяч. Он отпустил Пашкину руку, установил мяч на одиннадцатиметровой отметке и легонько подтолкнул мальчика в спину: