– Все в порядке. Рассказал, так рассказал. Главное, что ты жив. Я так этому рад. Ведь я думал, что ты умер. Не хотел верить, но как иначе: будь ты жив, ты был бы уже в пещере.
– Я бы умер, если бы не Ван.
– Но как она оказалась в Женеве? Зачем рисковать жизнью ради какого-то амулета – точнее, половинки?
– Не знаю. Она говорила мне, что как раз незадолго до всего этого узнала, что половинка может быть у меня. О том, что я в Женеве, ищу Меркури, узнать было не сложно. Сначала она боялась, что амулет попадет в руки Меркури, но потом, когда Несбит сказал ей, что ты умер, она стала бояться, как бы его не захватили Охотники.
– Зачем он им? Что он делает?
– Половинка амулета не делает ничего. Но вообще амулеты, когда они целые, исцеляют и защищают. Она потратила немало усилий на поиск одной половинки и, я думаю, полна решимости во что бы то ни стало найти вторую; когда у нее в руках окажется целый амулет, то он, может быть, восстановит свою силу.
– И ты правда совсем ничего про него не знаешь?
– Правда. Для меня это просто вещь, которой владела когда-то моя мать. Письмами я дорожу больше. – Мы оба сидим на краю кровати, но тут он отодвигается назад и опирается спиной о стену. – Пусть Ван берет его себе. Меня такие вещи не интересуют.
– Какие – такие?
– Всякие. Не простые. Амулеты, ножи и прочее.
– Так я и думал.
Упираясь в стену затылком, он не сводит с меня глаз.
– До чего же хорошо снова видеть тебя, Натан. Я так рад, что ты жив. Очень рад. – Вид у него усталый: кожа бледная, почти серая, под глазами темные круги. Он продолжает:
– Кто бы мог подумать, что мы с тобой окажемся здесь, в этом красивом доме? И будем сидеть бок о бок, живые. И пьяные от шампанского.
Но его слова насчет «непростых вещей» не дают мне покоя: может быть, это неправильно, что я так хочу Фэйрборн обратно? Я думал, что если он будет у меня, то я докажу своему отцу, что не убью его. Хотя, может быть, для этого не нужен Фэйрборн.
– О чем ты думаешь?
– Да так, о разном. О Фэйрборне. О моем отце.
– Какой он?
– Мой отец? Сам не знаю. Я вообще его незнаю. Он куда симпатичнее, чем я его себе представлял, в смысле, чище. Носит костюм. Глядя на него, и не подумаешь, что он убил сотни людей.
– Я спрашиваю, какой он человек, а не во что он был одет.
– И что ты хочешь от меня услышать? Что он могучий? Потрясающий? Да, он такой. И даже сильнее, чем я считал возможным. Он сделал такую штуку, вроде как остановил время – снежинки висели вокруг нас и ждали, когда им разрешат упасть, а мы сидели и разговаривали, как будто в порядке вещей. Во мне еще сидела охотничья пуля. Он ее вырезал. Потом дал мне три подарка: кольцо, пулю из моего тела и мою жизнь. – Я снимаю с пальца кольцо и протягиваю его Габриэлю. – Потом он порезал себе ладонь, и я выпил его кровь. Я думаю, что он уже давно, всю мою жизнь, думал о том, как даст мне три подарка. Он ждал, когда я вернусь к Меркури; он знал, что я пойду туда. И он столько сделал: остановил для меня время, спас мне жизнь своими тремя подарками, а потом… ушел! Бросил меня снова! Оставил меня в долине один на один с Меркури и целой стаей Охотников.
Габриэль молчит.
– Я всегда думал, что, когда мы встретимся, я объясню, я докажу ему, что я никогда его не убью. И я пытался сказать ему это, но он как будто не слушал. Он мог меня убить, а вместо этого спас мне жизнь. И все было так удивительно, так замечательно, а потом… все пропало.
– Он твой отец, но он верит видениям – о том, что ты его убьешь.
– Он сказал: «Я не слишком верю видениям. Но я осторожный человек», или как-то в этом роде. То есть, по большому счету, он мне не доверяет. Не верит, что я потерял Фэйрборн. Так что «непростые вещи» кое-что значат, Габриэль, ведь, будь у меня нож и отдай я его отцу, он бы не бросил меня снова. Глупость в том, что я ненавижу его за то, что он ушел. Не за то, что он убивал людей, не за то, что ел их сердца, а за то, что он бросил меня в детстве, а теперь бросил опять.