Больше всего я люблю вспоминать, как мы с Арраном играли в лесу за бабушкиным домом. Я прятался где-нибудь на дереве, а Арран, когда находил меня, лез за мной, но чем выше он поднимался, тем дальше я пятился, пока не оказывался на какой-нибудь совсем тонкой веточке. Он просил меня перестать, и я подбирался к нему, и мы садились на сук, свесив по бокам ноги – вот как я сижу сейчас, – и я опирался на Аррана спиной. Как бы мне хотелось так посидеть с ним сейчас, почувствовать спиной тепло его тела. Угадать, улыбается он или нет, ощутить, как поднимается и опускается от дыхания его грудь, почувствовать его руку, обнимающую меня.
Только сейчас об этом лучше не думать. Не думать о том, чего не можешь получить.
Еще я помню бабушку, как она возилась с пчелами, помню кур, которые забредали в кухню через вечно открытую дверь, помню грязный кухонный пол под ее сапогами. В последний раз я видел ее, когда меня забрали. Мы были с ней в здании Совета, когда мне сказали, что Селия будет моей «наставницей и опекуншей». Тогда я впервые увидел Селию, услышал ее звук, ощутил на себе ее Дар, которым она держала меня в подчинении. Кажется, будто это было в прошлой жизни. Селия оглушила меня тогда своим шумом, я упал, и меня понесли, я оглянулся и увидел бабушку – она стояла одна посреди комнаты, где обычно проходили мои Освидетельствования, и выглядела испуганной и старенькой. Теперь, оглядываясь назад, я думаю, бабушка знала, что никогда больше не увидит меня. Селия сказала мне, что она умерла, и я знаю, что это они заставили бабушку умереть, как и мою мать.
Теперь я знаю…
Что это?
Шаги! В темноте!
Моя кровь наполняется адреналином.
Держи себя в руках! Слушай!
Шаги легкие. Как будто крадется Охотница.
Я медленно поворачиваю голову. Никого. Облака густо устилают небо, и даже отблеска луны не видно здесь, в глубине леса.
Снова шаги. Снова адреналин.
Черт! Это уже не адреналин – это зверь у меня внутри.
И тут я вижу ее. Это косуля. Она боится.
Животный адреналин разрывает меня на части, зверь рвется наружу.
Спокойно! Спокойно! Дыши медленно. Считай вдохи и выдохи.
Глубокий медленный вдох и такой же выдох.
Два вдоха – пауза – медленный выдох.
Три частых вдоха – я чувствую, как кровь в моих жилах превращается в пламя, – один глубокий выдох.
Четыре мелких вдоха, я борюсь со зверем, с тем, что заставляет меня превращаться в него.
Косуля поворачивается и тут же скрывается в чаще леса. Но я человек, я по-прежнему сижу на дереве, и косуля жива. Я могу контролировать свой Дар. Могу остановить его, по крайней мере. И, раз я могу ему запрещать, то, может быть, когда-нибудь научусь и разрешать.
Я широко улыбаюсь. Впервые за много недель я чувствую настоящий позитив.
Сегодня я держался молодцом, придерживался списков, далеко в негатив не забредал. Можно и побаловать себя приятными мыслями, теми, которые я приберегаю для особых случаев. Мои самые любимые мысли – об Анне-Лизе. И вот что я вспоминаю…
Я и Анна-Лиза
Мы вдвоем сидим на плите из песчаника, наши ноги свешиваются с края. Анне-Лизе пятнадцать, мне еще четырнадцать. Мое колено совсем рядом с ее коленом, но они не соприкасаются. Стоит поздняя осень. Мы уже два месяца встречаемся здесь каждую неделю. За все это время мы лишь раз коснулись друг друга, во вторую нашу встречу. Я взял ее руку и поцеловал. До сих пор не могу поверить, что я это сделал. Наверное, я был тогда слегка не в себе. Теперь я только об этом и думаю, то есть я на самом деле думаю только о том, как это было, но повторить такое я не в силах. Анна-Лиза и я разговариваем, карабкаемся на камни, бегаем друг за другом, но даже гоняясь за ней, я никогда ее не ловлю. Подбираюсь совсем близко, но не ловлю. И себя поймать не позволяю.
Она болтает ногами. Ее серая школьная юбка аккуратно отглажена, на ней ни пятнышка. Ноги у нее гладкие, чуть загорелые, выше колен покрыты тонким светлым пушком. Моя нога в миллиметре от ее ноги, но я знаю, что ни за что не смогу его преодолеть. И я заставляю себя повернуть голову и посмотреть в другую сторону.