— Жалко стало. Да и стыдно было прогнать. Человек и так пострадал. Николай — мужик, в принципе, нормальный. Правда, храпит так, что стекла в окнах дребезжат. Я первую ночь мучился, а потом отправил его жить на летнюю кухню. От храпа избавился. Да и, признаться, отвык я от посторонних — ведь столько лет живу один, — поэтому, когда рядом постоянно находится чужой человек, это меня раздражает.
— А как насчет меня? Я ведь тоже тебе почти чужой, — улыбнувшись, напомнил Сергей.
— Ты — другое дело. Ты — родня. Тем более что ты в гости приехал ненадолго. При всем желании больше недели не пробудешь.
— Скажешь тоже — неделю. Завтра вечером уеду. В крайнем случае, послезавтра с утра.
— Зачем так спешить?! Когда у тебя еще будет возможность отдохнуть? У нас отличная рыбалка. Можем в тайгу сходить.
— Поохотиться на вашего «варфоломеевского зверя»? — пошутил племянник.
— На какого еще «зверя»? — не сразу взял в толк Павел Тимофеевич. — Это ты про Гребнева?.. Ах, да! Я ж забыл, что ты журналист… Да хоть и на него. Но затея эта пустая. Его ловить надо всей деревней, а лучше с солдатами. А вдвоем — бесполезно.
— С Николаем нас уже трое, — напомнил Сергей. Ему захотелось подковырнуть Павла Тимофеевича, которого уважали в деревне за смелость и сознательность.
— Николай в таком деле не помощник. Он и раньше смелостью не отличался. Не то что Михаил, тот был мужиком серьезным и несгибаемым. Ну а теперь Николай совсем сдал. Он, наверное, сейчас лежит на кровати в летней кухне и не может уснуть, потому что боится каждого подозрительного звука.
— Чего бояться, когда есть собака? Она подаст голос, если чужой войдет во двор.
— Как бы не так, — усмехнулся Павел Тимофеевич. — Цезарь Гребнева знает, ведь Гребнев перекапывал весной мой огород. Вот я и не уверен, что пес залает, если Гребнев перелезет через забор.
— В таком случае вам с Николаем ночью опасно выходить во двор.
— Согласен. Поэтому, когда темно, я во двор всегда беру с собой ружье. Даже когда иду в туалет или в курятник. А что касается Николая, он ночью во двор не выходит даже по малой нужде. Терпит до утра. Мне его даже жалко. У меня вообще-то есть второе ружье. Но если дать его Николаю, то он будет стрелять по каждой тени. Так он взвинчен.
Павел Тимофеевич окинул взглядом стол, нашел на нем пачку сигарет и предложил:
— Пойдем покурим?
Сергей был не прочь проветриться.
Мужчины встали из-за стола, обулись и вышли на крыльцо. Павел Тимофеевич щелкнул в прихожей выключателем, и под козырьком, закрывающим крыльцо от солнца и дождя, зажглась лампочка. Она осветила пустынный двор и стоящий возле летней кухни серый джип.
Жаркий день сменился теплой, но не душной ночью. В нос Денисову ударил характерный здешний запах, в котором сочетались ароматы цветов, травы, близкого леса и много еще чего, с трудом поддающегося определению. Второе, на что Сергей обратил внимание, была непривычная тишина. Точнее говоря, ночь на самом деле была полна разнообразных звуков. Но они не сливались в один неопределенный шум, который никогда не смолкает в больших городах. Здесь звуки были совсем другими. Каждый из них был индивидуален и звучал в тишине, как музыкальный инструмент, играющий сольную партию. Вот где-то коротко пролаяла собака, закудахтали куры, откуда-то донесся звук захлопнувшейся двери, потом крупный жук пролетел мимо крыльца с глухим жужжанием.
Павел Тимофеевич протянул Денисову пачку сигарет.
— Я месяц назад бросил, — отказался Сергей.
— А что так? — поинтересовался дядя.
— Пообещал жене. Да и вообще, говорят, что курение вредно.
Павел Тимофеевич не стал настаивать, выпустил изо рта облако дыма и оглянулся по сторонам.
— Тихо-то как, — заметил он. — Обычно у нас в это время не так тихо. Соседские пацаны и девчонки собираются на скамейке тут недалеко под фонарем, через два двора. Играют на гитаре и смеются до двенадцати. Теперь, как видишь, нет никого — мамки не пускают.
Сергей вспомнил о «варфоломеевском звере».
«Удивительно, — подумал он. — Совсем не верится, что в таком спокойном, просто райском месте могло произойти такое страшное преступление. Трудно поверить, что сейчас этот Гребнев сидит один в тайге, голодный и одичавший, или, может быть, смотрит с ближайшей сопки на гаснущие огни Варфоломеевки, или, что тоже возможно, уже бродит, словно зверь, по окраине деревни, выискивая, чем можно поживиться».
Сергей посмотрел в сторону, где протекала река и где поднимались почти растворившиеся в темноте сопки.
Павел Тимофеевич угадал его мысли.