— Карамазов — это персонаж романа Достоевского. Был такой автор детективного жанра. В девятнадцатом веке.
— Ну да, конечно, теперь вспомнил. Он еще про маньяка писал, который старух богатых мочил. Думал, что он типа Наполеон.
Оставив литературоведческие подробности, я приступила к главному. Вся беседа заняла часа два. Все интересующие вопросы были заданы, ответы, прозвучавшие во время беседы, аккуратно записаны. Я протянула бумагу Остапенко. На, дескать, ознакомься.
— Ничего не упустили? — на всякий случай уточнила я, наблюдая, как Остапенко расписывается: мало того что он держал ручку в левой руке, он еще очень замысловато выгибал кисть.
— Нет, — уверенно ответил майор. — Я могу быть свободен?
— Пока нет. Это была первая часть нашей с вами беседы. Настало время перейти ко второй.
— Что еще? Мне работать надо.
С невозмутимым выражением лица я достала чистый лист.
— Вы не включили в дело содержание вашей беседы с гражданином Сычом. Интересно, почему?
— Каким еще Сычом? Никакого Сыча у нас не было. Это еще кто?
— Жилец из сорок восьмой квартиры, Георгий Иванович Сыч.
— Может быть, и жилец. Всех не упомнишь.
— Он свидетель.
— Был бы он свидетелем, его показания зафиксировали бы в деле. Раз показаний нет, значит, никакой он не свидетель.
Пришлось предъявить майору ксерокопию протокола допроса Сыча.
— Ага… угу… ну да… точно, — вчитываясь, бормотал Остапенко. — Кажется, припоминаю. Попадался нам такой.
— Ну и?..
— Что и?
— Вопрос все тот же: как вы объясните, что показания свидетеля Сыча не были вами учтены?
— А так и объясню, что вы слишком высокого мнения об этом ханурике. Из него такой свидетель, как… Не буду говорить, из чего молоток.
— Отчего же ханурик? Мне он показался вполне трезвомыслящим человеком.
— Может, здесь у вас он и был трезвомыслящим, но, когда я с ним разговаривал, он с большим трудом сохранял вертикальное положение.
Я вспомнила, что военный-отставник и сам говорил о чем-то таком. Что, мол, он обычно не курит, но так как в тот вечер немного принял на грудь, то взял сигарету и вышел на балкон, где случайно услышал, как произошел наезд. К сожалению, его домашние в тот вечер были на даче и опровергнуть, что принял он немного, не могли.
— Допустим, Сыч был выпивши. Допустим, он был пьяным в стельку. Но даже в этом случае вы не должны были пропускать его слова мимо ушей. Вы умный человек и не могли не знать, что в предварительном расследовании важна любая мелочь, любая соринка, любой плевок, любое сказанное очевидцем слово, даже если очевидец лыка не вяжет, а само это слово больше походит на поросячий хрюк… Вам, Виталий Сергеевич, придется написать объяснительную записку с изложением причин, почему вы решили не приобщать к делу показания свидетеля. И вообще, почему вы соврали мне?
Остапенко расслабленно откинулся на спинку стула, закинул ногу на ногу и широко улыбнулся.
— Шестьдесят третья.
Я не сразу поняла, что он имеет в виду.
— Что шестьдесят третья?
— Статья Конституции Украины. Гражданин не несет ответственности за отказ давать показания или объяснения относительно себя самого или членов семьи. Так что ничего я писать не буду.
— Это действительно ваше право. Хотя в данном случае это не принесет вам никакой пользы. Напротив, тот факт, что вам нечего сказать в свое оправдание, свидетельствует о вашем халатном отношении к своим обязанностям. Постановление будет соответствующим.
— Да ради бога, — нервно ухмыльнулся майор. — Постановляйте что хотите. Ну, лишат меня премии или объявят выговор. Переживу как-нибудь. Не я первый, не я последний. А по поводу показаний Сыча, я вам вот что скажу. Как говорится, не для протокола. Я принял их к сведению. То, что их не подшили к делу, вовсе не означает, что мы не работали по версии «умышленное убийство». Я хорошо знал Бражко. Это надежный и опытный коллега. Я и мои люди делали все, чтобы найти преступника, хоть смерть его и была квалифицирована как несчастный случай. И даже сейчас, когда дело формально не в моем ведении, я продолжаю искать убийц Семена Терентьевича. Я ведь все-таки оперативник, а не кабинетная крыса, не вылезающая из бумаг.
— Крыса — это я?
— Я этого не говорил, — криво улыбнулся Остапенко.
— Значит, о показаниях Сыча вы умолчали, руководствуясь исключительно благородными намерениями и заботясь об имидже своей службы? Дело — верный глухарь, так пусть уж лучше это будет несчастный случай, наезд по неосторожности, чем что-либо другое. Так?