— О сомнительных — вы забыли добавить это слово — показаниях Сыча. О крайне сомнительных. Но в целом вы мыслите верно. Это говорит о том, что со временем вы станете хорошим специалистом. Опыт — дело наживное. А молодость… Ею надо пользоваться, пока она есть.
— Как пользоваться?
Я задала этот вопрос, сама не знаю зачем. Но я не напрашивалась, это точно. Собеседник же воспринял вопрос именно так.
— Ну, не знаю. — Остапенко пристально посмотрел на меня. — Может, встретимся где-нибудь на нейтральной территории? Выпьем вина. Поговорим. Я охотно поделюсь с вами некоторыми своими профессиональными секретами.
— Я подумаю.
— Подумайте. Вам сколько для этого времени надо? Неделя, два дня, сутки?
Я не собиралась обижать майора. Но эта его напористость или, точнее, наглость, показная уверенность в своем завтра, которой на самом деле не было, вызвали целую волну злобы, так что мне стало трудно контролировать себя. Да и его «крыса» дала о себе знать.
— Хватит и одной минуты. Только вы, Виталий Сергеевич, ногу опустите. Сядьте, как раньше. А то запах ваших носков сбивает меня с мысли.
— Носки у меня новые, сегодня только надел, — растерялся он.
— Ну, значит, это у вас изо рта. Сильно не выдыхайте.
Остапенко понял. Поднялся. С перекошенным от злости лицом выдавил:
— Напрасно ты так, Ищенко. Сегодня я у тебя в кабинете, завтра ты у меня. По-всякому может обернуться. В такой системе работаешь… соображать должна.
— Должна, но не получается. Тупая я, товарищ майор.
— Очень жаль. Тупость, она, как правило, границ не имеет. Можно далеко зайти.
— Это верно. Далеко. Хотите знать, куда зашла я? Например, к предположению, что и не халатность это была вовсе.
— Не понял. Ты что хочешь сказать?
— А ты подумай, майор, подумай. — Я тоже перешла на «ты».
С минуту в кабинете царило напряженное молчание. Красное от «праведного» гнева лицо Остапенко нависало надо мной. И все-таки ему удалось взять себя в руки: пальцы, сжатые в кулаки, разжались, губы растянулись в улыбке. Он небрежно плюхнулся на стул.
— Я все понял: рвение проявляешь, да? Выслуживаешься? Только все равно ничего не докажешь. Слово заслуженного мента против слова алкоголика? Кому больше веры?
Отвечать я не стала. Что я могла ему еще сказать?
— Можете идти, майор. До свидания.
Остапенко поднялся и, не попрощавшись, вышел. Я медленно приблизилась к окну. Посмотрела на улицу. Хотелось знать, выйдет он сразу или задержится в здании, — например, для того чтобы попасть на прием к Притуле и наговорить на меня кучу гадостей. И все же я была уверена, что вела себя правильно… Почти правильно.
Тяжело хлопнула большая дверь на входе. Остапенко сошел по ступенькам и забрался в сверкающую иномарку. «Да, — подумала я, — ему в самом деле не нужна квартальная премия. А еще говорят, ментам платят мало… Словно кошки в душу нагадили. Такое вот чувство. Чертов Остапенко и чертов Пиночет, который мне его подсунул, хотя наверняка знал, что этот человек не простой. Себе небось для беседы оставил заведующую неврологическим отделением Зелинскую. Кстати, Шевченко с ней тоже, наверное, закончил. Сходить к нему, узнать, как продвигаются дела? Заодно доложить о своих».
Пиночет был один. Шелестел по своему обыкновению бумагами под звуки приемника.
— Ну, как Остапенко? — вяло поинтересовался он.
— Я вам так скажу: если бы мне нужно было выбирать между Остапенко и походом в морг, я выбрала бы второе. Этот человек — хам и наглец.
— Я не об этом. Как прошла беседа?
Я рассказала.
— Что ж, — спокойно произнес старший следователь. — Все логично. Это называется борьбой за хорошие показатели. Доказательств коррупции у нас нет. Самое большее, что мы можем ему предъявить, это халатное отношение к выполнению обязанностей. И то, если докажем. Да и не будет никто с ним связываться. Есть и у Остапенко покровители.
— Поэтому вы и спихнули его мне? Сами связываться не захотели? Покровителей опасались?
— Думаете, займись вы Зелинской, вам бы повезло больше? Она, между прочим, поехала в прокуратуру области с жалобой на меня.
— Шутите? В чем она вас обвиняет?
— В политическом преследовании, разумеется. В чем еще сейчас модно обвинять прокуратуру и милицию?
— Не поняла.
Пиночет охотно рассказал. Первым вопросом, который он задал Зелинской, был следующий: не хочет ли она что-либо поменять или уточнить в своих показаниях? Заведующая отделением ответила отрицательно. Шевченко спросил ее прямо, а точно ли медсестра Югова звонила ей в понедельник? На этот раз ответ был положительный. Да, Югова звонила ей в понедельник. Тогда Пиночет ознакомил ее с выводами экспертизы, однако заключение, что смерть наступила в воскресенье, на показания свидетельницы не повлияло. Заметив по ходу, что экспертов не худо было бы уволить, а на их место найти настоящих профессионалов, Зелинская продолжала настаивать на своем. Пришлось еще раз напомнить ей об ответственности за дачу ложных показаний, после чего повторить первоначальный вопрос. В ответ Зелинская устроила настоящую истерику. Дескать, все это было специально подстроено, чтобы заставить ее уйти с поста заведующей. Все потому, что на прошлогодних выборах она агитировала не за того кандидата. О трупах на территории больницы Зелинская как будто бы забыла.