— Это мой отец, — сказала она.
— Позади него памятник Джорджу Вашингтону! Я там был. Мой отец водил меня в музей авиации и космонавтики, когда мне было восемь. Это очень крутое место.
— О-бал-деть!
Он посмотрел на нее.
— Зачем ты это делаешь, Клэр?
— Делаю что?
— Постоянно меня унижаешь.
Возражение рефлекторно почти сорвалось с ее губ, когда она увидела лицо Уилла и поняла, что сказанное им было правдой. Она постоянно его унижала.
— Я правда этого не хотела.
— Значит, это не потому, что ты думаешь, я этого заслуживаю? Потому что отвратителен или типа того?
— Нет. Это потому что я вообще не думаю. Дурацкая привычка.
Он кивнул.
— У меня тоже есть дурацкие привычки. Например, я везде вставляю слово «типа».
— Тогда просто прекрати это.
— Давай договоримся, что оба перестанем. Ладно?
— Конечно. Пофиг.
Она перелистала несколько страниц в альбоме, где на фотографиях ее красавчик-отец позировал в разных местах. На пикнике с друзьями под деревьями. В плавках на пляже с пальмами. Она увидела фото, на котором мама и папа стояли перед римским Колизеем, держась за руки.
— Смотри. Это моя мама, — ласково произнесла она, поглаживая пальцем изображение. Внезапно запах духов с того шарфа прорвался сквозь туман утерянных воспоминаний, и Клэр почувствовала запах маминых волос, ощутила прикосновение ее рук к своему лицу.
— Она похожа на тебя, — с удивлением проговорил Уилл. — Она очень красивая.
«Они оба были красивыми, — подумала Клэр, жадно вглядываясь в своих мать и отца. — Должно быть, когда была сделана эта фотография, они думали, что весь мир у их ног. Они поразительно хороши собой и вся жизнь была у них впереди. И они жили в Риме. Разве они когда-нибудь задумывались, разве могли представить, каким преждевременным будет их конец?»
— Это было снято девятнадцать лет назад, — сказал Уилл, заметив дату, которую мама Клэр вписала в альбом.
— Они тогда только что поженились. Мой отец работал в посольстве. Он был политическим секретарем.
— В Риме? Круто. Ты там родилась?
— В моем свидетельстве о рождении написано, что я родилась в Вирджинии. Думаю, моя мама уехала домой, чтобы родить меня.
Они перевернули еще несколько страниц, просмотрев изображения все той же красивой пары, улыбающейся за обедом, поднимающей бокалы с шампанским на коктейльной вечеринке, плывущей на моторной лодке. Проживающей «ла дольче вита», как сказала бы ее мать. Сладкую жизнь. Именно это Клэр и видела на этих фотографиях — запись хороших времен с коллегами и друзьями, которые, казалось, никогда не закончатся. Но фотоальбомы и предназначены для того, чтобы показать лучшие моменты из жизни. Моменты, которые вы хотели бы запомнить, а не забыть.
— Смотри. Должно быть, это ты, — сказал Уилл.
Это было фото матери Клэр, улыбающейся на больничной койке с младенцем на руках. Клэр заметила подписанную от руки дату и ответила:
— Да, это день, когда я родилась. Мама рассказывала, что все произошло очень быстро. Она говорила, что я очень торопилась появиться на свет, и она кое-как успела доехать до больницы.
Уилл рассмеялся:
— Ты по-прежнему все время торопишься.
Она перелистывала страницы, пропуская скучные детские снимки. В коляске. На высоком детском стульчике. Сжимает в ручонках бутылочку. Ничто из этого не помогло ей ничего вспомнить, потому что все эти фото были сделаны до того, как сформировались ее воспоминания. С таким же успехом это мог быть альбом другого ребенка.
Она добралась до последней страницы. На последних двух фотографиях Клэр отсутствовала. На них была изображена еще одна коктейльная вечеринка, очередной набор улыбающихся незнакомцев с бокалами. «Это бремя жены дипломата, — шутила ее мама. — Всегда улыбаться, всегда выпивать». Клэр уже собиралась закрыть альбом, когда ладонь Уилла неожиданно легла поверх ее руки.
— Подожди, — проговорил он. — Та фотография.
— А что с ней?
Он взял у нее альбом и наклонился ближе, изучая одну из фотографий с вечеринки. Она изображала смеющегося отца Клэр с бокалом коктейля в руке, стоящего рядом с другим мужчиной. Подпись гласила: 4 ИЮЛЯ. С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, США!
— Эта женщина, — пробормотал Уилл. Он показал на стройную брюнетку, стоящую справа от Эрскина Уорда. На ней было декольтированное зеленое платье с золотым поясом, взгляд устремлен на отца Клэр. Это был взгляд безоговорочного восхищения. — Ты ее знаешь?
— А должна?
— Взгляни на нее. Постарайся вспомнить, видела ли ты ее когда-нибудь.
Чем усерднее она вглядывалась, тем более знакомой казалась ей женщина, но это было всего лишь обрывком воспоминания, того, в котором она не была уверена. Того, которого даже не могло возникнуть без приложения усилий.
— Не знаю, — призналась она. — А что?
— Потому что я ее знаю.
Она с подозрением уставилась на Уилла.
— Откуда? Это мой семейный альбом.
— А это, — произнес он, показывая на женщину на фотографии, — моя мать.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Энтони Сансоне прибыл в «Ивенсонг» под покровом тьмы, как и в прошлый раз.
Из своего окна Маура увидела внизу припарковавшийся во внутреннем дворе «Мерседес». Из него вышла знакомая фигура, высокая и облаченная в черное. Проходя мимо фонаря, он ненадолго отбросил длинную зловещую тень на брусчатку, а затем исчез.
Маура вышла из своей комнаты и направилась вниз, чтобы перехватить его. Она остановилась на площадке второго этажа и посмотрела вниз, в темный холл, где Сансоне и Готтфрид говорили приглушенными голосами.
— …до сих пор непонятно, почему она сделала это, — сказал Готтфрид. — Наши люди очень обеспокоены. Мы слишком многого о ней не знали, вещей, о которых нам следовало рассказать.
— Считаешь, это было самоубийство?
— Если не самоубийство, то как объяснить…
Готтфрид замер, услышав скрип шагов. Оба повернулись и увидели Мауру, стоящую наверху лестницы.
— Доктор Айлз, — произнес Готтфрид, тут же выдавив из себя улыбку. — Мучаетесь бессонницей?
— Я хочу услышать правду, — сказала она. — Об Анне Уэлливер.
— Мы так же обескуражены ее смертью, как и Вы.
— Я говорю не о ее смерти. Я говорю о ее жизни. Вы сказали, что у Вас нет для меня ответов, Готтфрид.
Она перевела взгляд на Сансоне.
— Может быть, они есть у Энтони.
Сансоне вздохнул:
— Полагаю, пришло время поговорить начистоту. Я очень многим тебе обязан, Маура. Пойдем, обсудим все в библиотеке.
— Тогда желаю вам обоим спокойной ночи, — сказал Готтфрид и повернулся к лестнице. Он остановился на ступенях и посмотрел на Сансоне. — Анна умерла, но это не отменяет обещания, которое мы ей дали. Помни об этом, Энтони.
Готтфрид поднялся по ступенькам и исчез в тени.
— Что это значит? — спросила Маура.
— Это значит, что о некоторых вещах я не могу тебе рассказать, — ответил он, когда они вошли в темный проход, ведущий к библиотеке.
— К чему вся эта секретность?
— Речь о доверии. Анна раскрыла нам то, что мы обещали держать в строжайшем секрете. Мы не можем делиться этими подробностями. — Он замер в конце прохода. — Но теперь удивлены даже мы, знающие о ней всю правду.
Днем солнечный свет затапливал библиотеку, проходя сквозь венецианские окна и отражаясь от полированных деревянных столов. Но сейчас тени скрывали комнату, превращая ниши в темные пещерки. Энтони включил настольную лампу, и они уселись за столом друг напротив друга в интимном полумраке. Над ними нависали многочисленные ряды книжных полок, на которых были аккуратно расставлены знания, накопленные человечеством за два тысячелетия. Но сейчас изо она всех сил старалась прочесть этого мужчину, непостижимого, словно закрытая книга.