На «Нормандии» не существовало дня и ночи в привычном понимании. Конечно, корабельные системы их имитировали, меняя температуру и степень освещенности, а дежурства бывали «дневными» и «ночными», но никакие компьютерные ухищрения не могли заменить настоящую смену времени суток. Отрываясь от поверхностей множества планет, космические корабли оставляли на них дни и ночи, как нечто, что нельзя увести с собой, и члены их экипажей постепенно забывали, что это такое. Закаты и рассветы подергивались дымкой прошлого, как и облака, и зарождающиеся на горизонте грозы… всё это оставалось в родных мирах и колониях, заменяемое красивым, но бесконечно равнодушным светом миллиардов звезд.
Шепард всегда любила звезды, они завораживали ее даже после Алкеры. Хотя теперь к живущему в глубине души детскому восторгу примешивался едкий оттенок страха. За годы, проведенные на звездолетах, и ей звездный пейзаж казался обыденным, но только не сегодня. Не в этот день.
Она лежала на кровати, не шевелясь, и смотрела в широкий иллюминатор в потолке. Звезды не светили сегодня ярче или бледнее обычного, они никогда не менялись, менялся лишь взгляд смотрящего.
Сегодня звезды казались Шепард точно такими же, как в злополучную ночь много лет назад. Такие же яркие и многочисленные, такие же далекие и манящие, складывающиеся в созвездия и запредельные, недосягаемые миры других галактик. Ничто не затмевало их блеска, как и тогда.
В тот день ветер дул в другую сторону от поселка, и шестнадцатилетняя девушка, лежащая в густой траве под звездами, не чувствовала запаха гари от пожаров, ветер не доносил до нее звуков поднимающейся суматохи и криков, а дым пока не затягивал небо, пряча звезды. Она пришла сюда – в свое тайное место на холме – после того, как в очередной раз поссорилась с родителями. Шепард всегда, сколько она себя помнила, манили звезды, та, другая жизнь, кипящая среди них. Жизнь, полная приключений, полетов на космических кораблях, сражений и открытий – там было ее место, Шепард знала это, но никак не могла объяснить своим консервативным родителям, безмерно ее любящим, но уверенным, что ей будет куда лучше здесь, на родном Мендуаре.
Злость и обида давно схлынули, и теперь Шепард улыбалась, разглядывая светящиеся точки в небе и представляя, как побывает на каждой из них. Она придумала уже с десяток новых доводов для родителей, когда тишина взорвалась потоком выстрелов.
Мир треснул, переламываясь надвое в тот самый момент. Шепард бросилась к дому.
Она не помнила, как преодолела расстояние до поселения. Она была молодой и глупой, ею владели эмоции, и в голове не было ни единой мысли о стратегии, когда она, спотыкаясь, бежала к своему дому. В памяти снова и снова прокручивалась дурацкая ссора, и с каждой новой оружейной очередью страх до тошноты сдавливал горло. Она должна была успеть, хотя понятия не имела, что будет делать и чем сможет помочь.
…и она успела. Как раз вовремя, чтобы увидеть всё своими глазами. Сарай горел, по лужайке носилась домашняя птица, все небо было в зареве пожарищ. Шепард видела, как двое высоких пришельцев с двумя парами глаз выволокли из дома упирающуюся мать. Та была женщиной крупной и даже эти неумелые попытки сопротивления создавали незнакомцам проблемы. Один замахнулся прикладом тяжелой штурмовой винтовки, но тут из какого-то укрытия выскочил отец. Он налетел на одного из нападавших, и они повалились на землю. Отец откатился в сторону и потянулся за топором, брошенным у забора… его рука конвульсивно дернулась, когда ее прошил выстрел. А потом раздался и второй, на этот раз – в голову.
Мать закричала. Шепард тоже закричала бы, но от увиденного у нее перехватило дыхание. Она споткнулась.
Расстояние было невелико, и мать вскинув голову, увидела ее. Их взгляды встретились. Всего на мгновение, но именно тогда Шепард впервые ощутила тот свой дар, который впоследствии многократно спасал ей жизнь и помогал уберечь от гибели подчиненных: умение предугадывать события. Шепард застыла, будто проваливаясь в материнский взгляд, и как наяву увидела ее намерения и всё, что будет происходить дальше. Мать напряглась, это было почти неуловимое движение, искра, промелькнувшая за мгновение до взрыва. Ее взгляд вспыхнул, приказывая: «БЕГИ!», а в следующую секунду она бросила своё массивное тело на батарианца, попытавшись одновременно сбить его с ног и закрыть собой линию огня, если ее дочь всё же заметили.
Шепард бросилась бежать. За спиной раздалась ругань, три сливающиеся воедино выстрела, топот ног преследователей. Она бежала среди густых теней, не разбирая дороги, а в голове бешеным пульсом бился звук этих выстрелов. Она знала, что они были смертельны. Холодный, отстраненный механизм, пришедший в движение у нее в голове, бесстрастно производил расчеты, и по всему выходило, что шансы самой Шепард спастись от батарианцев стремительно сокращаются, а шансов найти мать живой и достаточно быстро привести к ней помощь, вовсе не существуют.
Она бежала сквозь огонь и рушащиеся постройки. Всюду кричали и стреляли, батарианская речь будто ржавый металл раздирала мозг, а страх сжимал горло. Невыносимо! И в какой-то момент Шепард перестала все это видеть. Посторонние мысли и чувства отключились, оставив лишь узкий коридор, проложенный инстинктом. Нет ссоры с родителями. Нет их прошитых пулями тел на лужайке. Нет мечущихся вокруг людей. Нет их полных ужаса и боли воплей. Беги быстрее. Ещё быстрее. Ни на что не оглядывайся. Не отвлекайся. Не существует ничего, кроме спасения впереди и опасности позади. Беги.
И она бежала. Тело выжимало последние ресурсы, но Шепард даже не осознавала этого, она просто бежала, отдавшись этому порыву. В какой-то момент это даже перестало причинять боль, а бег стал похож на полет. В первый момент ей показалось, что она может бежать так целую вечность. Во второй подумалось, что она умирает.
…а после истошный детский визг резанул по ушам. Ноги подкосились, и Шепард упала на землю, разодрав лицо о щебень и только чудом не лишившись глаз.
Крик продолжался, он как сирена лился в воздухе и вибрировал, пробирая до кишок. Он заставил Шепард напрячься и встать. Он заставил ее, уже плохо соображающую, что она делает, взять с земли камень. Камень был тяжелым, он тянул к земле, хоть и умещался в кулаке. Крик пропитал весь воздух и поддержал трясущуюся руку, не давая пальцам упустить оружие.
Шепард ссутулилась, чуть сгибая ноги в коленях, будто настороженный звереныш, и огляделась по сторонам в поисках опасности. Улица горела. Кое-где дома уже полыхали как свечи, хотя большинство только занималось; на другом краю, возле перекрестка, мелькали какие-то тени, но четырехглазых чудовищ нигде не было видно. Шепард судорожно вздохнула и пошла на крик, неуклюже стирая с лица кровь и силясь понять, в какой части поселения она находится.
Дом, из которого доносился крик, тоже уже горел, занавески на окне второго этажа превратились в факелы, а ветер нес едкий дым, который щипал глаза. На заднем дворе истошно кричали оказавшиеся в ловушке животные, но сюда ее привел не их крик. Тот был человеческий. Детский. И он доносился из дома.
Небольшой коридор привел в гостиную, и когда Шепард перешагнула порог, то сразу увидела того самого ребенка. Мальчику было года два, он забился в щель между книжным шкафом и тумбочкой и, сжавшись в комок, кричал, глядя куда-то мимо Шепард. Девушка крепче стиснула камень и начала медленно обходить межкомнатную перегородку, служившую укрытием. Тонким, почти эфемерным укрытием, по другую сторону которой притаился какой-то кошмар. Сердце у нее колотилось в горле так громко, что, казалось, могло привлечь к хозяйке внимание врага.