— Мы выберемся, выберемся, выберемся.
…а в следующий момент в воздухе прогрохотал выстрел. Пуля пронеслась настолько близко, что Шепард ногой ощутила движение воздуха.
Нога, – тут же начал свой анализ бесстрастный голос. Не тратя времени на понимание того, как их заметили. – Значит, хотят только ранить, не убить. Батарианцы – работорговцы…
Голос продолжал свои расчеты, считая, что этот факт дает больше шансов на выживание, ведь она молода – значит более перспективна в качестве живого товара, к тому же молодую не воспримут, как серьезную опасность, а следовательно, приложат некоторые усилия, чтобы поймать живой. Это давало время и место для маневра. Но у Шепард уже в самом начале этой логической цепочки потемнело в глазах от отвращения и ужаса, и она, припав к стене за кучей какого-то ненадежного хлама, начала стрелять в ту сторону, откуда прогремел выстрел, а теперь звучали голоса. Она стреляла снова и снова, едва ощущая боль в плече, когда в него впились зубы мальчишки. Время растянулось на вечность…. А вот заряды бесконечными не были.
Они в укрытии, но через несколько секунд поймут, что заряды кончились. Беги, – скомандовал голос.
Снова надо было бежать. Шепард закричала, потому что не было сил сдержать досаду и отчаяние, но побежала. Пистолет стал бесполезен, и она бросила его, поудобнее перехватив мальчика и перетянув его ближе к середине своего тела, уменьшая вероятность того, что батарианцы прострелят мальчишке голову. Впрочем, тогда она едва ли осознавала свои действия. Улица шаталась и прыгала; казалось, что после каждого шага нога попадает в яму, сохранять темп становилось все сложнее, но вдруг дома кончились, и укрытие за деревьями оказалось так близко! Всего один рывок, еще всего один!
А потом впереди появились какие-то люди. Шепард слабо осознавала, что происходит, мир перед ее глазами пульсировал красным и то и дело расплывался. Но она была уверена, что у этих по два глаза, не по четыре. И они стреляли ей за спину, а там раздавались характерные звуки падающих тел.
До них оставалось всего ничего, особенно по сравнению с уже пройденным путем, но тут под ногу Шепард попал обломок, и она вновь полетела на землю, едва успев сомкнуть руки вокруг головы мальчишки, чтобы хоть немного смягчить для него встречу с землей.
Батарианец вырос над ней, как тень смерти. Его образ – высокий, сильный, с двумя парами яростно горящих глаз и кривящимся в злобном оскале ртом каленым железом отпечатался в мозгу девушки. Она увидела, как он поднимает пистолет, и голос в голове констатировал:
«Это конец». Она не успела бы сделать ничего, лишь сдвинуться на пару сантиметров и дать мальчишке последний шанс выжить, если случится чудо и выстрел не прошьет насквозь их обоих. Это она и сделала.
Сердце замерло, взгляд впился в глаза врага, Шепард хотелось зажмуриться, но она как зачарованная смотрела на собственную смерть и не могла отвести взгляда. Она видела, как батарианец оскалился сильнее, и в глазах вскипела ярость от подобной дерзости.
Я скоро снова буду с вами, мама, папа… – пронеслось в голове у Шепард.
Грянул выстрел. Она приготовилась к боли, но вместо этого батарианец зашатался и пистолет в его руке дрогнул – пуля попала врагу в бок. Голову Шепард пронизала острая боль, побуждающая к мгновенным действиям. Она не стала разбираться в них, поддавшись порыву.
Девушка бросилась вперед, повалив замешкавшегося противника на землю, и изо всех сил ударила его по запястью, вынуждая разжать пальцы. Стоило пистолету оказаться в ее руках, как прогремел новый выстрел, он снес батарианцу половину головы, тело под ней дернулось, вызвав букет тошнотворных воспоминаний о том, что она видела в горящем доме. И Шепард выстрелила снова. А потом еще раз и еще, и еще… пока и здесь не закончились заряды, после чего в ход пошел приклад.
К тому времени, как солдаты Альянса оказались рядом, этого батарианца можно было опознать лишь по зубам. Два мертвых батарианца. «Ложечку за маму, ложечку за папу» пришла в голову дикая ассоциация… и Шепард закричала.
Ее трясло, но она отбивалась с отчаянием и звериным ожесточением, когда кто-то стащил ее с мертвого тела и увел в сторону. Далеко не сразу она осознала, что с нею говорят на родном языке, повторяя: «все в порядке, ты в безопасности, все закончилось». Когда она проморгалась, то увидела перед собой встревоженное лицо смуглого офицера с темными глазами… и исцарапанными ее ногтями щеками. Впрочем, рассерженным он не выглядел.
Он выглядел понимающим. А еще рядом с ним было безопасно. И это стало последней каплей. Сжатая внутри пружина распрямилась, дыхание заклокотало в горле.
— Они убили мою маму… – прохрипела Шепард, слабеющими пальцами цепляясь за китель офицера, – … и папу… они… они всех убили…
— Мне очень жаль, девочка… – вздохнул тот, прижимая ее голову к своей груди. – Мне очень жаль…
Его голос стремительно отдалялся, кровавый туман, пляшущий перед глазами Шепард, сгущался и темнел, уплотняясь и затягивая ее в себя. В самой его глубине тускло поблескивали звезды.
— В чем дело?
Знакомый и столь любимый голос с рокочущими нотами вырвал Шепард из воспоминаний. Она моргнула и перевела взгляд на Гарруса. Турианец лежал рядом на боку и наблюдал за ней, приподнявшись на локте.
Как давно он не спит?..
— Плохие сны, – не стала скрывать она. – Плохие воспоминания.
— Расскажешь?
Гаррус смотрел на нее прямо, и она знала – он действительно хочет знать, но в его голосе не было никакого нажима. Она могла бы сказать «потом», и он бы терпеливо ждал, когда наступит это «потом». Она могла бы сказать «никогда», и он бы больше не спрашивал. Но он надеялся, что она расскажет.
— Мне часто снится тот мальчик с Земли, – ответила Шепард, вновь переводя взгляд на звезды. Боль от воспоминаний о Земле всё ещё обжигала изнутри, но рядом с Гаррусом что-то менялось. Когда он был рядом, боль и страх не могли пробраться в глубину сердца. Ему она могла рассказать. – Глупо так думать, я знаю. Что сделано, то сделано. Но просыпаясь, я не могу отдаться от мысли, что он был бы жив, если бы я потратила тогда пару минут и вытащила его из чертовой вентиляции. А сегодня во сне его место занял другой мальчик. С Мендуара.
Гаррус напрягся, Шепард не увидела этого, но почувствовала его едва уловимое движение. Мендуар всегда был ямой со змеями, которую они не ворошили.
— Он погиб там? – осторожно спросил турианец, усаживаясь в постели и притягивая Шепард в свои теплые объятия. Температура его кожи была выше человеческой, да и пластины казались чуть теплыми. С тех пор, как начался их безумно-странный роман, Шепард успела привыкнуть к ощущению соприкосновения кожи и его пластин. Успела полюбить это ощущение, ведь оно означало, что в безумной гонке за выживание всей чертовой галактики всё ещё находилось время для чего-то, кроме смерти, крови и горя. Для чего-то хорошего и светлого.
Женщина оторвала взгляд от равнодушных звезд и посмотрела в голубые глаза турианца. Холодный оттенок, но такое теплое выражение. Гаррус поддерживал ее всегда: он лез за ней в пекло, он верил ей, когда даже она сама не могла верить себе до конца. Он прикрывал ее. Не только от вражеских пуль, но и от отчаяния. Ему она могла рассказать.