Тогда я ощупью открыл ящик стола и достал нож. Махнул им по тому месту, где у призрака должен быть живот, и отшатнулся: хотя я не ощутил никакого сопротивления, из тела духа хлынули на стол жуки, сороконожки и прочие мерзкие твари.
Они копошились, сплетались в клубки и тихонько, на грани слышимости, поскрипывали.
Меня словно окатило ледяным душем.
Не думая, не отдавая себе отчёта в действиях, я подобрал металлический поднос с ручками по бокам и грохнул его на насекомых. Раздался сочный хруст, из-под подноса брызнула зелёная жижа… С детства не терплю всех многоногих, покрытых хитином, с усиками и сяжками. После того, как однажды, в деревне у деда, полез в подпол — там росли интересные грибы — и наткнулся на кубло таких вот сороконожек… Серых, влажных, безглазых и мягких.
Я тогда полдня ревел, дед насилу успокоил.
Призрак, даром, что располосованный почти пополам, всё тянул ко мне руки, прицеливаясь в шею.
Я махнул ножом еще раз, и ещё… Наконец туманные ошмётки провалились в пол.
В голове билась одна мысль: — отлично. Сталь тоже работает…
Сказать, что мне было плохо — значит, ничего не сказать. Тошнота подкатывала так, словно я объелся тухлых селёдочных голов. Ноги не держали. Сердце бухало глухо, но при этом как-то неуверенно, пропуская и путая ритм. Словом, больше всего было похоже на сильную потерю крови.
Мстительный дух создаёт геопатогенные зоны, — вспомнил я из прочитанного. Попадая в них, человек чувствует резкий упадок сил, духовных и физических, впадает в сумеречное состояние души и хочет плакать.
Плакать я не хотел. Хотел выбить дурь из дурака Геры и хотя бы тем успокоить нервы… Но шеф особо подчеркнул: гость должен чувствовать себя комфортно. К сожалению, до этого и без мордобоя было далеко.
Кое-как сковырнув себя с табурета, я принялся рвать дверки шкафов, одну за другой, пока не нашел полиэтиленовый сине-красный килограммовый пакет с надписью: «Соль йодированная, пищевая».
Зубами вскрыв упаковку, я стал сыпать соль на пол, двигаясь вокруг барной стойки, захватывая в круг себя и скрючившегося у ножки стола Геру.
Скулить тот уже перестал, но лежал в позе эмбриона, обхватив ножку руками и ногами, зажмурившись и выплёвывая воздух вместе со слюнями, сквозь крепко сжатые зубы.
Очертив круг, я бросил пустой пакет на пол и вновь полез в шкафчик. Где у шефа хранится «Арктика», я знал. И теперь — я это чувствовал — самое время было её достать.
О дикости и нереальности происходящего я больше не думал — лужи крови, оставленные призраком, только начали подсыхать…
Гере я влил водки, просто разжав зубы горлышком. Он глотал, как голодный младенец молочную смесь. Гулко и со всхлипами.
Себе я налил в рюмку и высадил одним махом, не почувствовав ни вкуса, ни запаха. Налил еще одну — с тем же результатом.
Потянулся к пачке, но та была пуста. Тогда я взял сломанную Герой сигарету со стола, прикурил и выпустил дым в пол. Поспешно отвёл глаза… Как и кровь, раздавленные насекомые остались на месте, и приятности вида не способствовали. В воздухе преобладал тяжелый металлически-маслянистый запах. Смешиваясь с перегаром Геры, букет был непередаваемый.
Поднявшись с табурета, я вытянул руку — стараясь не выйти из солевого круга — и открыл форточку. В лицо ударил морозный воздух. Пахло снегом, мокрым асфальтом, выхлопными газами и своеобычной сыростью реки, которая не исчезала даже в самый лютый мороз.
Так я стоял минуты три: глубоко дыша, перемежая вдохи с затяжками. Выпускал в форточку сигаретный дым, и ни о чём не думал.
Наклонился поднять Геру, только когда почувствовал: отпустило. Я готов разговаривать, не калеча подозреваемого…
Подняв гостя за воротник пальто, я взгромоздил его на стул — с табурета тот бы сверзился, и прислонил к спинке.
— Сколько ты продул, Герасим?
Говорил я тихо, положив руки на стол, как любил это делать шеф — только без револьверов. И глядел на него эдак проникновенно…
— Гер… Герман я. А не Герасим, — сказал тот, жадно глядя на бычок у меня в пальцах.
— Это несущественно. Так сколько?
— Две… Двести штук. Зелёными.
Неудивительно, что Гера начал заикаться. А я вновь вспомнил отца: также, как и у него, у меня была гетерохромия — один глаз карий, другой — зелёный. Так вот: отец говорил, что правду он может вытянуть из любого. Стоит пристально посмотреть — и человек начинает заикаться… А потом выкладывает всё, как на духу. Большого значения этой своей особенности он не придавал, но втайне очень гордился.