Впервые тогда я увидел, как шеф потерялся. С тех пор я имел возможность наблюдать это редкое явление лишь однажды, и это только подтверждает, какое чрезвычайное впечатление произвели мои слова…
Посидев минуту или две, он молча хватил водки, хищным движением подхватил мою рюмку, тоже опрокинул в рот… А затем поднялся, прямой, как шомпол, и удалился.
Я было решил, что таким нехитрым способом мне намекают на то, что пора бы и честь знать, и уже поднялся, когда Алекс вернулся с тяжелым на вид брезентовым армейским мешком.
Грохнув его на барную стойку, чем вызвал содрогание стёкол в окнах, он развязал горловину и показал картонную коробку, вид которой я опознал безошибочно.
— Вот это — мушки, — пояснил Алекс, вытряхивая из коробки несколько гладких, медно отсвечивающих патронов. — Обычный тридцать восьмой калибр, форсированный заряд. Не нужно объяснять, что делать с такими «мушками»?
Я молча хлопал глазами, проклиная себя за тупость и скоропалительность выводов.
— А вот это — говоруны, — из другой коробки он сыпанул патронами покрупнее. — Калибр у них уже сорок четвертый магнум, а прозвище своё они получили за характерный бормочущий грохот при вылете из ствола. — И конечно же, серебрянки. — Передо мной выстроилась шеренга заострённых капсул высотой сантиметров по десять каждая. — Стальной сердечник, мягкая серебряная рубашка. Для чего нужны серебряные пули, в наше время осведомлены даже дети. Спросите любого сорванца на улице, и вам популярно объяснят, что охотиться на оборотней, вурдалаков и прочую нечисть без таких патронов нечего и думать. Загрызут.
— Не хотите же вы сказать…
— Сказать, милостивый государь, я ничего не хочу. Кроме того, что охотно вызвал бы вас к барьеру, и наказал за диффамацию. Но невинную голову, как говориться, и меч не сечёт, — Алекс аккуратно собрал патроны, каждый в свою коробочку, и убрал назад, в мешок. — А вы, без сомнения, человек совершенно невинный. Сиречь — несведущий. Так что, на первый раз, прощаю.
— А как же вурдалаки?
— Ммм… А что с ними?
— Вы берётесь утверждать, что они реально существуют?
— Извольте следовать за мной, милостивый государь.
И не дожидаясь моего согласия, Алекс стремительно направился к выходу.
На улице было мерзко. Царил тот глухой предрассветный час, когда и звуки гаснут, и мысли не могут обрести четкой формы, и самоё людское существование с его домами, машинами, и дневным столпотворением, кажется лишь навеянным сырым речным туманом мороком.
Высокое крыльцо особняка, в котором располагалось агентство, спускалось в сад, по зимнему времени раздетый и неухоженный. К широким кованным воротам вилась дорожка, шириной в одну лопату — по краям её громоздились слежавшиеся сугробы, в свете уличного фонаря фиолетовые, как синяки на лице алкаша.
— Ночь. Улица. Фонарь. Аптека, — привычные слова сорвались с губ прежде, чем я смог об этом подумать. — Бессмысленный и тусклый свет. Живи ещё хоть четверть века — всё будет так. Исходов нет.
— Умрёшь — начнёшь опять сначала, — продолжил Алекс. — И повториться всё как встарь: ночь, ледяная рябь канала, аптека, улица, фонарь…
Не глядя на меня, он пошел по протоптанной вдоль фундамента дорожке за дом, куда свет уже не доставал, и где громоздились таинственные серые тени.
— Он знал, о чём говорит. Этот наш тёзка, — с каждым словом изо рта Алекса вырывалось облачко пара. — Александр — имя сакральное, вечное. Тем, кто его носит, не суждено жить спокойно…
Мы остановились у крошечной калитки рядом с громадными мусорными баками, от которых, несмотря на мороз, шел неистребимый дух тлена.
— А теперь надобно тихонько постоять, и покурить, — прошептал он, доставая из кармана пиджака пачку «Медного всадника». Одну сигарету он протянул мне, другую взял сам, поднеся к кончику пламя бензиновой «зиппы».
Курить я не хотел. Это занятие у меня сопрягалось с проблемами, нервическими судорогами, плохим настроением и одиночеством.
Но сигарету всё же взял и вдохнул горьковатый, и даже приятный по морозу дым. В горле запершило.
— Не вздумайте кашлять, — будто угадав мой порыв, просипел Алекс.
Одеты мы были не для улицы. На мне были всё та же клетчатая ковбойка и джинсы, на Алексе — пиджак, белая рубашка и брюки с тёмным лампасом.
Через пару минут меня начало трясти — особенно пробирало, когда ветер, завывая меж прутьев чугунной решетки, толкал в лицо мокрой колючей ладонью.